Черный шелк, белый песок

У Матиаса были кое-какие деньги, была крыша над головой, но, что гораздо важнее – у него была Дори. Скромный художник, привыкший к тихой и безлюдной жизни, он понятия не имел, как обращаться с девушкой.

─ Я буду спать на улице, под открытым небом. Хижина в твоем распоряжении. Если что-нибудь нужно, я рядом…

Распахнулась дверь в новый, неизведанный мир. В этом мире Доротея была ребенком. Любознательным, энергичным и симпатичным ребенком… Она расспрашивала Матиаса о его родине, о его семье, о полотнах, сваленных у стены, о природе, раскинувшейся за заборчиком. И Матиас отвечал. По началу с неохотой, довольно скупо, он пересказывал факты своей затворнической жизни. О картинах Матиас вспоминал без малейшего интереса, будто они были побочным продуктом его существования, чем-то отдаленным и необязательным. День за днем он учился говорить, неловкость уступала раскованности… Матиас показал Доротее город, провел ее по основным достопримечательностям. Девушке приглянулась белокаменная церковь и шумный птичий рынок, однако ничто не успокаивало ее так, как минуты, проведенные у воды… Утром девушка в черном платье приходила на берег и любовалась солнечным бликами, прыгающими по изумрудной поверхности моря, любовалась зелеными холмами. Она садилась на песок, обхватывала руками колени, молча смотрела вдаль, а затем принималась без остановки болтать с Матиасом. О том, о сем…

И вдруг в их отношениях наступил переломный момент. Одна фраза, и все переменилось:

─ Так и будешь спать на улице или зайдешь?

Больше Матиас не хотел выходить из дома. Хижина стала его райским уголком. Какое же это счастье! Проснулся, а она рядом лежит, дремлет, ворочается… Отправился в лес за хворостом, вернулся, а она уже на ногах, готовит завтрак, фрукты нарезает… Половину себя ей отдал, и легче стало. От одного ее присутствия на душе хорошо…

Матиас и Доротея все делали вместе. Вместе мечтали, вместе смеялись и жили на двоих. Казалось, время не властно над их счастьем. Днем они ходили в город за покупками, вечером гуляли по пляжу, пили вино. Матиас покрывал плечи Доротеи теплым пледом и расспрашивал ее о пребывании в волшебном саду. Ангельским голосом, одновременно энергичным и хрупким, Доротея напевала чудесные мелодии, звучавшие в эдеме. О себе Матиас говорил мало. Его прежнее существо кануло в Лету. Доротея рассказывала о животных, пасущихся на небесных лугах, и о растениях, поселившихся в саду.

─ Там повсюду росли розы, представляешь? Куда не глянь – везде цветут белые и красные бутоны. А шипов на стебельках не было…

Ни признаний, ни волнительных речей, ни романтического смущения… Их близость была естественной. «Она жила внутри меня, всегда была со мной. Я просто открыл ей дверь, заранее зная, что меня ожидает».

***

Удивительная история приключилась с Матиасом и Доротеей, когда они возвращались домой после прогулки. Прохладный утренний ветерок быстро сошел на нет, на улицах города воцарился изматывающий зной. Парочка решила отдохнуть, поваляться в хижине часок-другой и уже вечером отправиться на берег насладиться закатом.

Из глухого переулка послышались частые звуки ударяющих по земле копыт. На главную улицу выбежала бешеная лошадь, ее черные глаза размером с кулак таращились по сторонам. В затертом седле тряслась девушка. Ноги ее были связаны двумя толстыми ремнями, сходящимися узлом под лошадиным брюхом. Плетеная веревка сдавливала покрасневшие запястья. Жуткая картина: в рту – кляп; из одежды – лишь белое платье, изуродованное отпечатками грязных мужских ступней; пальцы рук сведены в замок; лицо покрыто черно-желтыми синяками и ссадинами – будто по щекам проходились плетью. Из разодранных глаз измученной пленницы лились слезы. Вместо отчаянного крика раздавалось тупое мычание, полное боли и страха.

Лошадь неслась прямо на Матиаса. Он резко рванул вправо, оттеснив Доротею на обочину.

─ Пусти, ей нужна помощь!

Девушка в черном буквально бросилась под копыта. Она выскочила на центр дороги и выставила вперед правую руку, растопырив пальцы.

Лошадь затормозила, выпрямив костлявые ноги. Подковы издали неприятных звук, похожий на зубовный скрежет. Доротея обвила исхудавшую шею загнанной клячи и прижалась щекой к поредевшей гриве, напоминающей растасканный на доски забор.

─ Тихо. Тихо, родная. Матиас, отвяжи девушку!

─ Как ты?..

─ Отвяжи ее!

Матиас достал из сумки раскладной ножичек, которым счищал кожуру с апельсинов, перерезал веревку на запястьях, вытащил мокрый кляп из-под посиневших губ и освободил босые ноги от тугих ремней. Девушка была уродкой: у нее с рождения не росли волосы, челюсть кривилась на правую сторону, нос походил на птичий клюв.

─ Как ты умудрилась? Чудо из чудес, не иначе, ─ сказала безволосая девушка и вытерла кулаком подсохшие на жаре слезы.

─ У меня с животными особая связь, ─ сказала Доротея. ─ Я чувствую ее. Ей так больно…

Лошадь понемногу приходила в себя. У самого корня хвоста бурый волосяной покров был прожжен до мяса; там виднелся отвратительный ожог розового цвета, обугленный по краям.

─ Что произошло? ─ спросила Доротея.