Черный тюльпан(изд.1955)

Сушильня! Это же для тюльпановодства – дарохранительница, святая святых, Пандемониум, древнегреческий храм всех демонов, запретное для непосвященных святилище в древних Дельфах.

Никогда лакей не переступал ее порога своей дерзкой ногой, как сказал бы великий Расин, чей гений расцветал в ту эпоху. Корнелис допускал туда только безобидную метлу старой прислужницы-фрисландки, своей кормилицы, которая с тех пор, как он посвятил себя культу тюльпанов, не осмеливалась положить луковицу в рагу, боясь невзначай уязвить своего питомца, содрав шкуру с его кумира и употребив божество вместо приправы.

Поэтому при одном слове «сушильня» слуги, освещавшие им дорогу, почтительно попятились. Корнелис взял у ближайшего из них подсвечник и зашагал в сторону заветной комнаты. Его крестный шел за ним.

Следует заметить, что сушильня была тем самым кабинетом с большими застекленными окнами, на которые Бокстель непрестанно наводил свою подзорную трубу.

Завистник был на своем посту, настороженный более, чем когда-либо. Сначала он увидел, как осветились стены и стекла. Потом появились две фигуры, силуэты, похожие на тени. Один из них, рослый, величественный, суровый, сел за стол, на который Корнелис поставил светильник. У первой тени было бледное лицо и длинные черные волосы, разделенные прямым пробором и падающие на плечи. Бокстель узнал Корнелиса де Витта.

Произнеся несколько слов, смысл которых завистник пытался, но не смог уловить по движению губ, главный инспектор плотин вытащил спрятанный у себя на груди белый, тщательно запечатанный пакет и передал его крестнику. Движения Корнелиса, когда тот принял пакет и спрятал в шкаф, заставили Бокстеля предположить, что он содержит документы чрезвычайной важности.

Сначала он подумал, что в драгоценном пакете детки луковиц, только что прибывшие из Бенгалии или с Цейлона, но живо смекнул, что Корнелис тюльпанов не культивирует, его занимает исключительно человек – растение дурное, куда менее приятное с виду и, главное, требующее намного больше усилий, чтобы заставить его расцвести.

И он решил, что в пакете просто-напросто бумаги, притом политического содержания.

Но для чего такие бумаги понадобились Корнелису, который не только всячески чуждался политики, но и кичился этим, ибо сия наука, по его мнению, так темна, что может перещеголять по этой части химию и даже алхимию?

Должно быть, Корнелис, под нависшей угрозой утраты популярности у соотечественников, отдал бумаги на хранение своему крестнику, так как если эти бумаги начнут разыскивать, никто, конечно, не сунется за ними к Корнелису, заведомо далекому от политических интриг.

К тому же, зная Корнелиса, Бокстель не сомневался, что, если бы в пакете были луковицы, он тотчас бы принялся изучать их, определяя, как знаток, ценность полученных даров.

Корнелис же, напротив, благоговейно принял пакет из рук главного инспектора плотин и столь же почтительно препроводил его в выдвижной ящик, задвинув поглубже, во-первых, наверное, затем, чтобы его никто не увидел, а во-вторых, для того, чтобы он не занял слишком много места, приготовленного для луковиц.

Едва пакет оказался в ящике, Корнелис де Витт встал, тепло пожал крестнику обе руки и устремился к выходу.

Корнелис поспешно схватил подсвечник, чтобы получше осветить дорогу.

Свет в кабинете стал постепенно меркнуть, перемещаясь сперва на лестницу, потом в вестибюль и наконец на улицу, еще заполненную народом, желавшим посмотреть, как главный инспектор плотин сядет в карету.

Завистник не ошибся в своих догадках. Пакет, отданный инспектором плотин на хранение крестнику и заботливо припрятанный последним, содержал переписку Яна с господином де Лувуа.

Однако, как объяснял брату Корнелис, наивный цветовод совершенно не догадывался о политическом значении пакета.

Единственное указание, которое он дал крестнику: кто бы за этим свертком ни явился, не доверять никому, кроме него самого, в крайнем случае – тому, кто придет с его личной запиской.

И Корнелис, как мы видели, запер пакет в шкаф с редкими луковицами.

Как только главный инспектор плотин удалился, шум толпы затих, а свечи в подсвечниках погасли, ученый и думать забыл о том свертке не в пример Бокстелю, который, напротив, упорно размышлял о сем предмете: подобно опытному лоцману, он прозревал в нем ту далекую, едва заметную тучку на горизонте, которая, надвигаясь, растет и принесет грозу.

Ну вот, теперь все вехи нашей истории расставлены, мы воткнули их в плодородную почву, которая тянется от Дордрехта до Гааги. Пусть каждый, кто пожелает, проследит теперь, как все обернется дальше, ибо грядущее оживет в следующих главах; что до нас, мы сдержали свое обещание, доказав, что ни у Корнелиса, ни у Яна де Витта во всей Голландии не было врага беспощаднее, чем тот, кого ван Берле имел в лице своего соседа, мингера Исаака Бокстеля.