Черный тополь

– Апроська, позови Нюську. Пусть она скажет.

Павлуха обалдело уставился на Михея:

– Как же Нюська может знать, что я говорил, если она грохота пушки не услышит?

– Нюська-то? – Михей облегченно перевел дух, почуяв слабинку наступающей стороны. – Ты, кажись, засматривался на Нюську-то, Павлуха. Аль запамятовал? То-то и оно! Разговор имел с ней. – И, глянув на Степана, заискивающе пояснил: – Сколь раз вел с ней собеседование. Она ему говорит, а он ей на бумажке ответы пишет. Вот на бумажке ейной ты и написал, что ежели, мол, Михей Васильевич промышляет охотой, то правление колхоза не против охотников. Для охотников тайга – плацдарма. А теперь што жа, в обратную сторону? Ишь как! Бумажки-то я еще вечор подобрал с твоими записями на вопросы Нюськи. Хотел вот показать Егорычу, что, значит, не по своему норову ударились мы в тайгу. По закону! Как ты был власть колхозная – ты и разрешения давал. А што дело у вас расклеилось с Нюськой, так здесь моей вины нету.

Лалетин, потупя голову, молчал. Он здорово влип! Как же он не предусмотрел уничтожить те записки?

– Спомнил? – сверлил басок Михея.

Павлуха выцарапывал из уголка глаза сорину, морщился.

– Где там запропастилась Апросинья? – засеменил Михей к крыльцу.

– Ты што же, Егорыч, делаешь с нами? – напомнила о своем существовании старуха. – Я ить довожусь тебе сватьей.

– Ясен вопрос? – спросил у Степана Вихров.

– Все ясно, – заговорил Степан. – Человек спиной повернулся к социализму, ко всей советской власти, какие могут быть разговоры?

С крыльца избы, по-молодому прыгая через ступеньки, летел Михей с «пустяками Павлухи». Передал пару бумажек Степану, хитро сощурился.

Вот что прочитал Степан в первой бумажке:

«Нюсечка, напрасно волнуешься. Отец и брат твой – охотники самые первые. Их дело таежное – пусть живут. А если ты дашь согласие быть моим другом жизни – простору хватит для всех нас. После перевыборов я займу должность начальника участка леспромхоза. Или пошлют меня директором совхоза. Как скажешь, так и жить буду. А не говори, что мои слова про любовь одни пустяки. Я бы тебе день и ночь писал про любовь».

Степан поморщился, будто хватил ложку тертой редьки.

В другой записке было написано:

«Зря волнуешься, Нюся. Мало ли чего не треплют по деревне. Я председатель и никакого протеста не имею против Михея Васильевича. А бабьих сплетен никогда не переслушаешь. Скажи: кто тебе говорил, что я покрываю твоего отца?»

Степан протянул записки Михею:

– Храни. Или брось.

– Што? – пригнул голову Михей.

– Ерунда – все эти любовные записочки.

– Само собой. – Михей вздохнул, пряча в карман записки.

– А дело тут серьезное. Вопрос поставим на общем собрании колхоза.

Челюсть у Михея отвисла. Как-то сразу он почувствовал, что в надворье вошла такая сила, которая действительно может скрутить самого Михея. И что эта сила сомнет его, изжует и вышвырнет вон из привычной кормушки. А куда? «Куда-х-та-тах», – голоснула рядом курица со взъерошенными перьями.

– Кыш, погань! – пхнул Михей курицу.

На возвышении крыльца показалась Апроська, а за нею Нюська, в ситцевом цветном платье, с открытым, напряженно слушающим и разглядывающим взглядом больших светлых глаз. Она медленно сошла по ступенькам.

Сомкнув брови, Степан в упор глядел на Нюську.

«Что он на меня так смотрит?» – беспокоилась Нюська, подняв брови. Она еще не знала, кто этот человек в армейском плаще, плечистый, с пристальным взглядом черных глаз. Она даже не знала, что Павлуха Лалетин, ее бывший поклонник, уже не председатель колхоза. Ей никто ничего не написал о переменах в деревне. А какие-то перемены есть! Она это поняла по встревоженному состоянию отца.

– Что случилось, Павел Тимофеевич? – спросила Нюська, по обыкновению протянув Павлухе маленькую записную книжку с карандашом.

Павлуха кивнул на Степана, а книжки не взял.

– Пожалуйста, напишите, что случилось, – попросила Нюська Степана, вручая книжку.

– Она что, и вправду глухая? – спросил Степан.

– Ни звука! Четыре года как оглохла. От простуды. Вот и говорю, – начал было Михей, но Степан, раскрыв книжку, зажав ее в ладони левой руки, написал:

«Думаем решением правления колхоза „Красного таежника“ исключить из колхоза вашу семью и выселить ее за пределы Белой Елани. Сегодня состоится общее собрание колхозников. Устав артели диктует: тот, кто не трудится в артели, тому нечего делать на колхозной земле. Председатель колхоза Вавилов».

Нижняя губа Нюськи передернулась, лицо потемнело, и девушка, едва сдерживаясь от слез, тревожно и жалостливо глядя на Степана, торопливо забормотала:

– Я так и знала! Так и знала! Как можно так жить! А мне всегда писали, что все правильно. Ничего не правильно! И вы тоже, Павел Тимофеевич! Я хочу работать и жить в колхозе, как все! Чем я виновата, скажите, пожалуйста! Я хочу работать при МТФ. Почему не разрешили мне? Скажите, почему?

– Ты что, и в самом деле не разрешал ей работать на МТФ?

Лалетин сдвинул фуражку на лоб:

– Да какая же из нее работница? Она же как пень глухая.

Девушка внимательно следила за губами. Заметно побледнела и со слезами в голосе проговорила: