Черный треугольник

Иногда он был изумительным собеседником, энциклопедически образованным, рассказывал весьма интересные вещи и подвергал факты занятному анализу. Притом часто совершенно не с марксистских позиций – даром, что ли, рясу таскает. А иногда мог резко оборвать разговор или не ответить на вопрос – это для него было в порядке вещей. Но к подобным манерам я быстро привык.

Несколько дней аккуратными вопросами я пытался выяснить у него, каким ветром его, лицо духовное, занесло не на церковную службу, а на службу в наше суровое учреждение. Сперва он отмалчивался. А потом коротко объявил:

– Договор.

– Между ОГПУ и церковью? – изумился я.

– Между теми, кем надо, – обрубил он резко.

Еще меня интересовало, как ему вообще позволяют ходить в таком виде в советских учреждениях. Этот вопрос его повеселил. Улыбаясь, он сказал:

– Это для вас просто ряса. Символ отсталости и опиума для народа. А для меня – вторая кожа. И броня. Так что с живого меня ее не снимут.

Как он пояснил, на текущую командировку перед ним стоят две задачи. Помочь нам консультациями, поскольку он обладает знаниями специфического характера и не первый день занимается сектантской проблематикой. И доложить о ситуации в Москву, оценив всю степень ее запущенности. То, чего так боялся Раскатов, – проверка с оргвыводами.

Первое, что он сделал в плане консультаций, – это вытащил из своего кожаного кофра, заменявшего чемодан и имевшего множество отделений, сложенную карту СССР, развернул ее и пришпилил к стенке. Она была испещрена кружками, под коими шли циферки, которые можно интерпретировать как даты.

– Что это такое? – спросил я.

– Жертвоприношения по России, – пояснил Рощин. – Жертвы Черного Треугольника.

– Одиннадцать эпизодов! – воскликнул я.

– Уже двенадцать с вашим последним. На протяжении трех лет. – Поп взял карандаш и нанес им кружок с новой датой – последним, уже нашим фактом.

– Я же направлял запросы по аналогичным преступлениям. И мне ничего не прислали.

– Правильно. Мы засекретили информацию. Выезжаем на места сами, оцениваем… И появляется еще одна отметка. Вам эта карта ничего не говорит?

Я постоял перед картой несколько минут, по привычке делая в блокноте отметки карандашом. Рощин смотрел на меня с интересом.

– По времени. Чреда убийств ускоряется. Если раньше одно убийство в полгода, то теперь промежутки исчисляются неделями! – сделал я напрашивающийся вывод.

– Точно, – кивнул мой новый коллега и соратник.

– А еще эти точки. Они будто спираль образуют. Она сужается. Стремится к какому-то центру.

– И центр этот – в вашей области, – добавил Поп.

– Это же просто счастье! – язвительно произнес я. – Радуйся, Кирюшка, будет у бабушки пирушка.

– А еще количество акций. Обратили внимание?

– Двенадцать. Это что-то значит?

– Значит. Единичка осталась до чертовой дюжины.

– До тринадцати?

– Да… И черный аркан будет завершен…

Я только встряхнул головой. Какой, к чертям, аркан?! Этого Поп не пояснил. Мол, умные и так знают, а дуракам нечего и голову ломать.

– Также показательно, что большинство убийств были совершены на местах, которые, как правило, в народе считаются дурными, – продолжил Рощин. – Бывшие языческие капища, чумные места, разрушенные церкви и монастыри. То, от чего люди всегда шарахаются.

– Так это же подальше от чужих глаз.

– Не-ет, – протянул Рощин многозначительно. – Тут дело в другом.

– И в чем же?

– А, потом, – в привычной манере не стал завершать объяснение мой соратник в рясе. – Сейчас вы не поймете. Пока не пощупаете…

– А почему они не убирают следы? – подавив смесь из раздражения и любопытства, спросил я.

– Зачем, Александр Сергеевич? – удивился Поп. – Распотрошенное и оформленное по правилам жертвенное тело – это знак. И считается хорошим признаком, если он взволнует как можно больше народу. Убирать свои знаки самим – это терять их силу.

Совместная работа у нас была пока кабинетная. Да я и не рассчитывал таскать эксперта по перестрелкам и задержаниям. Зато советы его были дельными, помогали взглянуть на дело с другой стороны. Еще он отлично владел нашим казенным стилем и просто виртуозно барабанил по клавишам «Ундервуда», который Раскатов выдал в наше распоряжение, велев запросы и бумаги печатать самим, а не тащить в машбюро. Береженого бог бережет.

Вот и сейчас, когда я распахнул дверь кабинета, Поп был уже на месте и бегал пальцами по клавишам пишущей машинки. Показал мне на папку:

– Эти запросы готовы. А я сейчас докладную на Максимильяна Даниловича заканчиваю.

Это радовало. Эх, все же хорошо иметь напарника, который хорошо печатает и складно складывает слова.

– Я к начальнику, – сказал я, беря папку. – Пусть с утра подписывает, пока он добрый.

Это такая служебная мудрость. Подписывать документы у Раскатова нужно утром, пока он еще не взвинчен общением с народом. Тем более он заявил, что отныне я с московским гостем могу тревожить его в любое время и даже не обращать внимания на сопутствующие нашему плодотворному общению грязные матюги, которые не со зла, а лишь порядку ради.

– Я чуть позже к нему подойду. – Поп с силой ударил по клавише машинки.