Черный треугольник

- Это в чем же он меня изобличил? - привскочил на стуле барыга.

- Будто не знаете? Бросьте валять дурака, Пушков! Надоело.

- Не в чем меня изобличать!

- Хватит, хватит, любезнейший. Вы совершили тягчайшее преступление против закона и понесете за него кару.

- Преступление? - тонким голосом спросил барыга.

- Да-с, преступление, - подтвердил Борин и подал знак конвоиру: Уведите его.

Тут предполагался мой выход.

- Минуту, Петр Петрович, - сказал я. - Гражданин Пушков имеет право знать, в чем его обвиняют.

- Он это знает лучше нас с вами, Леонид Борисович.

- И все же я попрошу вас частично ознакомить его с показаниями Воловина.

- Пустое, Леонид Борисович!

- Не могу с вами согласиться.

- Ну, ежели вы настаиваете...

- Настаиваю.

Борин с видимой неохотой остановил конвоира, который подошел к Пушкову.

- Не смею перечить, Леонид Борисович.

В любительских спектаклях я никогда не участвовал, но у меня создалось впечатление, что водевиль сыгран неплохо.

Прочитав последнюю страницу протокола допроса Воловина, "вышеозначенный" посерел.

- Это на что же он намекает, товарищ революционный начальник, а?! К стенке меня хотит поставить? Шесть безвинных младенцев на сиротство обречь? - завопил он.

- Кто в том виноват, Пушков? Вы знали, на что шли, - сказал, я, а Борин нравоучительно дополнил:

- Шила в мешке не утаишь.

- Брехня! - взвизгнул барыга.

- Что брехня?

- Все, все! Брешет Дублет!

- Зачем же ему лгать? - удивился я.

Пушков затравленно огляделся. Тихо, почти шепотом сказал:

- А затем, чтоб Никиту Африкановича Махова покрыть. Потому как жемчуг тот он с его щедрот получил.

Мы с Бориным переглянулись.

- То есть вы утверждаете, что эти тридцать семь жемчужин Воловину дал Махов?

- Утверждаю.

- А почему, собственно, - спросил я, - мы должны верить вам, а не Воловину?

- А потому, товарищ революционный начальник, что мои слова вам гражданин Миша Арставин засвидетельствует, - проникновенно сказал Пушков.

Так впервые в протоколе допроса появилась фамилия "министра финансов и торговли вольного города Хивы" Никиты Африкановича Махова.

Да, оплошал Дублет, оговорив Пушкова. Оплошал!

III

Миша Арставин, нагловатый парень с томными глазами и пухлым ртом, не слишком стремился "засвидетельствовать" слова своего приятеля с Сухаревки. Он бы вообще предпочел оказаться в эти дни подальше от Москвы. Но он был практиком, поэтому понимал, что бессмысленное запирательство к добру не приведет и от "уголовки" можно ожидать еще больших неприятностей, чем от Махова. Поэтому мы с ним вскоре поладили... После перекрестного допроса и очной ставки с Пушковым Арставин подтвердил, что действительно жемчужины отдал Дублету не кто иной, как сам Никита Африканович. И произошло это в присутствии его, Арставина. Дальше дело пошло еще успешней.

Мы провели несколько очных ставок между Пушковым и Арставиным, а затем свели их с Дублетом. Дублет ершился недолго. Под напором осмелевшего от страха "вышеозначенного" и Михаила Арставина он стал сдавать свои и без того шаткие позиции.

Теперь, сопоставляя протоколы допросов, можно было получить некоторое представление об интересующих нас событиях и о той роли, которую играл в них Махов.

Выяснилось, что купеческий сын познакомился с Маховым еще в 1909 году и с тех пор постоянно поддерживал с ним отношения.

Именно Арставин и свел Дублета с Маховым. Махов обласкал Дублета, пригрел и приспособил к делу. Он же дал деньги на оборудование подпольной мастерской по изготовлению фальшивых драгоценностей и подыскал Дублету помощников-мастеров. Продукция мастерской сбывалась через коммивояжеров Махова не только в Москве, но и в других городах: Петербурге, Киеве, Тифлисе, Самаре, Саратове, Владикавказе. В лавке "вышеозначенного" Махов устроил что-то вроде склада подделок (во время обыска мы там обнаружили под полом около трехсот стразов и дублетов, свыше сотни перстней, браслетов и сережек из фальшивого золота).

Сама мастерская помещалась, вначале на Маховке. А затем, когда туда зачастила полиция, была переведена на Солянку в задние комнаты обширной квартиры поборницы прав московских проституток Лизы Тесак, которая, кстати говоря, немало способствовала процветанию подпольной торговли.

Туда, на квартиру к Лизе Тесак, Махов и привез похищенные в ризнице самоцветы. Среди камней, с которых Дублету предстояло снять копии, были бриллиант "Иоанн Златоуст", три черные жемчужины-парагоны, астерикс "Схимник" с посоха патриарха Филарета, бесцветный бриллиант "Слеза богородицы", рубин-оникс "Светлейший" и жемчужина "Пилигрима".

Когда Дублет сделал стразы (их предполагалось пустить в оборот, как только в газетах появятся сообщения об ограблении ризницы; Пушков даже составил список тех, кто, видимо, захочет купить "похищенные драгоценности"), Махов забрал у него подлинные камни и куда-то их увез.

Во второй приезд Махова сопровождал Мишка Мухомор, который в 1917 году привлекался по делу об ограблении ювелирного магазина Гринберга на Кузнецком мосту и судьбой которого я интересовался у Сухова после ограбления патриаршей ризницы.