Черный ураган. Честный Эйб

— Иенсен, поместите на четвёртой полосе жирным шрифтом: «Объявления о беглых цветных не принимаются!» Вторая колонка снизу, под чертой, покрупнее. Отбейте, чтобы бросалось в глаза.

— Не хватит места, сэр! — сердито отвечал Иенсен, сдвигая на лоб очки.

— Выкиньте парижские моды!

Вендовер исчез, а Иенсен отправился в наборное отделение.

— Выкидываем парижские моды, — сказал он, обращаясь к длинному ряду людей, которые оживлённо двигались возле наборных касс с верстатками в руках.

— С чего бы это? — подозрительно спросил наборщик Флинн, останавливаясь и вытирая потной рукой нос, испачканный свинцовой пылью.

— Пойдёт надпись насчёт беглых негров.

— Что это всё негры да негры? — возмутился Уош. — Про нашего брата, честного нью-йоркского работника, ни слова не тиснут, а живём мы не лучше негров! Плевать мне на негров!

— Не лучше ли взять винтовки и отправиться в Канзас?- заметил высокий, сухопарый Бэйтс. — Поедем туда, Уош!

— Что тебе делать в Канзасе, дружок? — спросил Иенсен.

— Воевать за свободную землю, Иенсен.

— Сколько тебе за это дадут?

— Землю дадут, Иенсен.

Иенсен спустил на нос очки и презрительно свистнул:

— Какой из тебя фермер!

— Не беспокойтесь, Иенсен, я не растеряюсь, получив акров полтораста плодородной земли. А воздух?

Иенсен вздохнул, вернее, с трудом потянул в себя и выдохнул спёртый воздух с сильным привкусом свинца.

— Да, — сказал он печально, — здесь мы помрём куда раньше времени. Но Вендовер платит. Он, чёрт его побери, платит больше, чем любая нью-йоркская типография. И он ценит старых работников.

Иенсен ушёл. Уош Флинн почесал нос и сказал, обращаясь к Бэйтсу:

— Канзас, а? Воевать за черномазых, а? Полтораста а? Не лучше ли найти эту негритянку и получить двадцать тысяч долларов, а? Ты обо всём подумал, Бэйтс?

— Что ты хочешь этим выразить, Уош? — откликнулся Бэйтс.

— Пойми, ржавая ты английская селёдка, что если негров освободят, то хозяин сбавит нам половину жалованья. Не понимаешь? Появится много чёрных, они станут работать за полцены. Им бы хоть десять центов в день заработать, а едят они одну маисовую кашу.

— Во-первых, они неграмотные и не пойдут в наборщики, — ответил Бэйтс. — Во-вторых, всё это фантазия, потому что работы в этой стране хватит для всех. В-третьих, мы объясним неграм, что они могут получить больше, если будут заодно с нами. А в-четвёртых, я очень просил бы не называть меня английской селёдкой…

— Если хочешь, я могу называть тебя английским пудингом или даже английским каторжником, — сказал Уош, — потому что всем известно, что ты сбежал из Англии накануне ареста. А я вольный парень-янки, и мой отец был тоже вольный парень-янки, а кто был мой дед, я не знаю…

— Твой дед, вероятно, был англичанин, — хмуро сказал Бэйтс, — и он сбежал из Англии накануне ареста.

— Да ведь ты социалист! Тьфу, я и забыл!

Флинн решительно взялся за верстатку.

Бэйтс действительно был социалистом. Он стоял, склонившись над наборной кассой, и вспоминал бурлящий Лондон 1848 года, огромную процессию, везущую в парламент «петицию» с требованием всеобщего избирательного права. Больше трёх миллионов подписей. Сверкание серебряных пуговиц на мундирах полицейских. Лоснящиеся крупы лошадей, напирающих на людей возле здания парламента… Чего хотели эти люди? Впервые они заговорили о борьбе против хозяев фабрик и заводов, против их сытого, краденого счастья, против вечного голодания рабочих…

И он бежал за океан с прозвищем «чартиста», то есть опасного политического бунтаря…

Вендовер перегнулся через железные перила лестницы и крикнул:

— Иенсен, все новости из Канзаса на первую полосу!

— Извините, босс, — солидно сказал Иенсен, — а куда же передвинуть объявления?

— На вторую или к чёрту!

— Не может быть, — удивлённо произнёс Иенсен. — Кто же станет платить за объявления на второй полосе?

— Вы осёл, Иенсен! Канзас даст больше денег, чем все нью-йоркские объявления. Надо работать по-новому!

Генри Вендовер был помешан на «новом». Он считал, только «новое» даёт доход. Голова его каждый день рождала новые находки. Он усовершенствовал систему разъездных корреспондентов, которые умели не только писать, но и рисовать. Он стал применять интервью, то есть разговоры с выдающимися людьми. Разговоры эти полностью печатались в газете. Он взял интервью у аболициониста — сенатора Самнера и напечатал его под серией крупных заголовков: «Самнер говорит: «Нет, никогда!»», «Неподкупный сенатор разоблачает южных убийц из Канзаса», «Самнер предсказывает нашему корреспонденту падение рабства в Америке»…

В обеденный перерыв, когда наборщики шли из своего отделения мыть руки, к негру, швейцару Рагглсу, подошёл Бэйтс.

— Что у тебя происходит, старина? — спросил англичанин. — Какие-нибудь неприятности?

— Откуда вы это взяли, мистер Бэйтс?

— С тех пор как эта дама ушла из редакции, ты просто не свой. Не смотри на меня так подозрительно. Я — друг среди друзей.

Рагглс помотал головой и ничего не сказал.

— Вот что, дружок, — продолжал Бэйтс, — если тебе нужны деньги, помощь…

— Нет, мистер Бэйтс, не деньги!

— Значит, помощь?

Рагглс пристально поглядел в серые ясные глаза наборщика.