Черный ветер

Но табунщики знают: торжествовать победу еще рановато. Конь еще покажет им, что такое дикая и слепая сила его…

Почти волоком тащат коня из-за ограды, привязывают его к столбу-коновязи. Гатып набрасывает ему на спину потник. Конь вздрагивает, попрыгивает, стараясь сбросить и его. Но и это ему не удается: не проходит и минуты, как поверх потника сидит уже седло, а под брюхом крепко-накрепко стянуты подпруги. Поверх недоуздка надета па голову еще и крепкая узда.

Теперь Гатып отвязывает коня, змейкой прыгает в седло. Дикий скакун, снова почуяв свои возможности, бросается в самые неожиданные сальто и кренделя, откаблучивает такие неожиданные выкрутасы и фортели - лишь бы сбросить наземь проклятого седока. Прыгает, брыкается на одном месте, встает на дыбы и кружится, вертится, снова прыгает, мотает головой… Но напрасно. Оседлавший его человек- Гатып. А Гатып - это Гатып! Он держится в седле, будто прирос, он не отцепляется, не падает. Нет, невозможно скинуть его, невозможно!

Однако скакун все еще не верит в это. Целый час уходит, чтобы убедить упрямого скакуна, который здесь демонстрирует всем окружающим свое близкое родство с ослом, в бесполезности сопротивления. Скакун устал, он весь дрожит, тело его мокро от пота. Тогда Гатып оставляет коня в покое, снова привязывает его к коновязи. Первый урок окончен.

А на следующее утро все повторяется сызнова, но только теперь уже без пут.

Почуяв, что ноги свободны, скакун бешеным галопом бросается в степь, словно камень, выпущенный из пращи. Но седок по-прежнему сидит на его спине. И снова - словно прирос. Ноги наездника впились в бока, зажимая их до предела.

После многокилометровой скачки сходит на нет дикое упрямство коня, он устает, переходит на шаг.

На третье утро запрягают его в телегу. И если к всаднику он успел уже немного привыкнуть, то этот проклятый и непонятный груз, это гнусное дребезжание и тарахтение донельзя раздражают скакуна, и он снова опрометью мчится в открытую степь. Телегу подбрасывает и подкидывает, заносит на рытвинах и ухабах, кажется, будто колеса ее оторвались от земли и не катится она, а летит по воздуху. Грохот и шум становятся невообразимыми. Ох, ох, еще мгновение - и разлетится, рассыплется телега на мелкие обломки! Если коня удается направить на дорогу, то пыль стоит черным столбом. Так хочется скакуну оторваться от пугающей его телеги! Так хочется… Но опять-таки приходится покориться железной воле человека. И судьба коня решена - он больше не принадлежит себе, он приручен.

- Вот и все! - говорит Гатып, отирая пот со лба.- Теперь, Цыден, можешь спокойно на нем дрова и сено возить, верхом ездить, джигитовать.

…Все это вспоминает Цыден неспроста. Шум и грохот, дикая скачка - все это слышится ему в симфонии разбушевавшейся стихии Байкала.

Но если коня можно приручить, то не под силу людям утихомирить волны озера-моря. Один только ветер-батыр - хозяин над ним. Это он, как только пожелает, треплет могучие воды, вздымая их к небесам, и он же запросто укрощает их, ниспосылая на них сонную тишину, незыблемую гладь и обманчивый, коварный штиль, способный заманить незадачливого путника далеко-далеко в морскую степь…

Нет, не прост и не откровенен ты с нами, седой Байкал! И все же с силой людской не шути и ты! Приручил ведь человек единственную дочь твою, красавицу Ангару, сбежавшую от тебя, старика, с Енисеем-батыром. Приручил, что ни говори. И ты, старина, расписался в бессилии своем.

Под шум дождя и завывание ветра вспоминает Цыден старинную легенду о Байкале, Енисее и Ангаре. Громадную скалу швырнул седобородый Байкал вдогонку беглецам. Но не догнала их скала, упала у истока и зовется с тех пор Шаман-камнем. Припомнился Цыдену и небывалый потоп, о котором ему когда-то рассказывал дед, потоп в устье Селенги, поглотивший сто лет назад целых двести квадратных километров береговой прибайкальской земли. Какие только мысли не лезут в голову, когда бушует ураган!..