Черный

— Нет, уезжаешь. Вон же чемодан! — И я опять заплакал.

— Сейчас же замолчи, — прошептала мать и в гневе так больно сжала мне руки, что я даже плакать перестал. — Все, марш в постель.

Она отвела меня в спальню, я лег и стал слушать шепот, шаги, скрип дверей в темноте, плач тети Мэгги. Наконец, раздался стук копыт, к дому подъехала коляска, и сейчас же по полу поволокли чемодан. Беззвучно плача, в комнату вошла тетя Мэгги, поцеловала меня, прошептала: "До свидания, Ричард". Потом поцеловала братишку, но он даже не проснулся. И вот ее нет.

Утром мать позвала меня в кухню и принялась внушать, чтобы я ни одной живой душе не проболтался о том, что видел и слышал: если белые когда-нибудь догадаются, что я знаю, они меня убьют.

— А что я такое знаю? — не удержавшись, спросил я.

— Неважно, — сказала она. — Все, что ты видел ночью, ты должен забыть.

— Но что же все-таки «дядя» сделал?

— Этого я тебе сказать не могу.

— Он кого-то убил? — робко предположил я.

— Если ты скажешь это при ком-нибудь, убьют тебя, — сказала мать.

Довод подействовал: теперь из меня до самой смерти никто и слова не вытянет. Через несколько дней к нам пришел какой-то высокий белый с блестящей звездой на груди и с револьвером на боку. Он долго разговаривал с матерью, но она в ответ твердила лишь одно:

— Да о чем вы говорите? Ничего не понимаю. Если хотите, можете обыскать дом.

Белый пристально посмотрел на нас с братишкой, но не сказал нам ни слова. Долго меня мучила загадка, что же все-таки такое сделал «дядя», но узнать это мне было не суждено — ни тогда, ни потом.

Уехала тетя Мэгги, мать одна зарабатывала мало и не могла прокормить нас; я целыми днями ходил голодный, от слабости у меня кружилась голова. Однажды голод так меня допек, что я решил продать пуделька Бетси и купить какой-нибудь еды. Бетси была маленькая, белая, пушистая и, когда я ее вымыл, вытер и расчесал, стала совсем как игрушечная собачка. Я взял ее на руки и первый раз в жизни пошел один в белые кварталы, где были такие широкие, чистые улицы и большие белые дома. Я ходил от одной двери к другой и звонил. Хозяева при виде меня сразу же закрывали дверь или говорили, чтобы я зашел со двора, но гордость мне не позволяла. Наконец, на звонок вышла молодая белая женщина и приветливо улыбнулась.

— Что тебе? — спросила она.

— Вы не хотите купить хорошенькую собачку?

— Покажи.

Она взяла собачку на руки, стала целовать и гладить.

— Как ее зовут?

— Бетси.

— Какая прелесть! Сколько ты за нее хочешь?

— Доллар, — отвечал я.

— Подожди минутку, — сказала она. — Сейчас я поищу тебе доллар.

Она ушла с Бетси в дом, а я остался на крыльце, дивясь чистоте и тишине белого мира. Какой здесь всюду порядок! Но как же мне тут неуютно. Ни за что бы не стал жить здесь. И потом, ведь в этих домах живут люди, из-за которых неграм приходится бросать свои дома и посреди ночи бежать неизвестно куда. Я весь подобрался. А вдруг кто-нибудь сейчас скажет, что я черномазый ублюдок и убьет меня? Почему женщины так долго нет? Может, она сказала там, в доме, что какой-то мальчишка негр ее оскорбил? И сейчас собирает толпу линчевать меня? Может, бросить Бетси и бежать? Тревога моя все росла, я даже про голод забыл. Скорей бы вернуться к своим, туда, где лица вокруг черные и мне ничего не грозит.

Дверь наконец отворилась, и женщина вышла, она улыбалась и по-прежнему нежно прижимала к себе Бетси. Но я не видел ее улыбки, перед моими глазами стояли страшные картины, которые я сам же написал.

— Не собачка, а просто чудо, — сказала она, — я ее покупаю. Но у меня нет доллара, у меня всего девяносто семь центов.

Она сама нечаянно дала мне повод взять пуделька обратно, не признаваясь, что я не хочу продавать свою собаку белым.

— Нет, мэм, — тихо ответил я, — мне нужен целый доллар.

— Но у меня сейчас нет доллара, — сказала она.

— Тогда я не продам вам собаку.

— Мама вечером вернется, и я отдам тебе три цента, — сказала она.

— Нет, мэм, — сказал я, упрямо глядя в пол.

— Послушай, ты же сказал, что просишь за нее доллар…

— Да, мэм. Я прошу доллар.

— Так в чем же дело? Вот тебе девяносто семь центов, — сказала она, протягивая мне пригоршню мелочи и не выпуская из рук Бетси.

— Нет, мэм, — я покачал головой, — мне нужен доллар.

— Но ведь я же отдам тебе три цента!

— Мама велела мне продать собаку за доллар, — сказал я, сознавая, что веду себя вызывающе и пытаюсь взвалить вину за это свое вызывающее поведение на мать, которой здесь нет.

— Да получишь ты свой доллар. Я отдам тебе три цента вечером.

— Нет, мэм.

— Тогда оставь собаку и приходи вечером.

— Нет, мэм, не могу.

— Зачем тебе нужен целый доллар сейчас? — спросила она.

— Куплю себе что-нибудь поесть, — сказал я.

— Да ведь тут девяносто семь центов, на них ты наешься до отвала!

— Нет, мэм. Отдайте мне собачку обратно.

Она пристально посмотрела на меня и вдруг вспыхнула.

— Вот тебе твоя собака, — резко сказала она и сунула мне в руки Бетси. — А теперь убирайся! В жизни не видела такого черномазого кретина!