Черный

Но тут мой здравый смысл запротестовал. Да нет, какая чепуха, мне все это показалось. Не будет он меня бить, только постращать хочет. Он сейчас остынет, одумается и поймет, что дело-то яйца выеденного не стоит. Я сел на краешек кровати и стал ждать. На заднем крыльце застучали дядины шаги. На меня накатила слабость. Да сколько же это будет продолжаться? Сколько еще меня будут бить за какие-то пустяки, вообще ни за что? Мои родственники так меня вышколили, что когда я проходил мимо них, то начинал дергаться, а теперь вот меня собирается сечь человек, которому не понравился мой тон. Я подбежал к комоду, выхватил из ящика пачку стальных бритв, распечатал ее, взял в обе руки по тонкому серо-синему лезвию и приготовился. Дверь открылась. Я из последних сил надеялся, что все это неправда, что этот кошмар сейчас кончится.

— Ричард! — холодно и строго позвал меня дядя Том.

— Да, сэр? — отозвался я, стараясь не выдать голосом волнения.

— Поди сюда.

Я вошел в кухню, глядя ему в лицо, руки с зажатыми между пальцев лезвиями я держал за спиной.

— Слушаю, дядя Том, что ты от меня хочешь? — спросил я.

— Ты не умеешь разговаривать с людьми, хочу тебя научить, — ответил он.

— Может, и не умею, только учить тебе меня не придется.

— Сейчас ты у меня по-другому запоешь, — пообещал он.

— Слушай, дядя Том, бить меня ты не будешь — я не дамся. Кто ты мне? Да никто. Ты меня не кормишь. Я в твоей семье не живу.

— Прикуси свой поганый язык и ступай во двор! — рявкнул он.

Он не видел лезвий в моих руках. Я бочком проскользнул в дверь и спрыгнул с крыльца на землю. Он сбежал по ступенькам и, подняв прут, пошел на меня.

— У меня в руках лезвия! — с угрозой процедил я. — Не подходи — зарежу! Может, и сам порежусь, но уж тебе живому не быть, пусть поможет мне бог!

Он остановился, глядя в занимающемся свете утра на мои поднятые руки. Между большим и указательным пальцем я крепко зажал острые, стальные лезвия.

— О господи! — ахнул он.

— Я вовсе не хотел тебя утром обидеть, — сказал я. — А ты говоришь, я тебе надерзил. Тебе что-то померещилось — и поэтому я позволю бить себя?! Черта с два!

— Ты преступник, убийца! — прошептал он.

— Хочешь драться — пожалуйста, будем драться. Я согласен.

— Ты плохо кончишь, — сказал он, потрясение качая головой и хлопая глазами.

— Ну и прекрасно, — сказал я. — Отстань от меня и впредь держись подальше, больше мне ничего не надо.

— Тебя повесят, — торжественно провозгласил он.

— Ну и пусть, не твое дело.

Он молча глядел на меня; видно, он не поверил, что я всерьез, и сделал шаг вперед, испытывая.

— Брось лезвия, — приказал он.

— Я убью тебя, убью! — закричал я истерически, срывающимся голосом, отступая, и стальные лезвия замелькали в воздухе.

Он замер на месте; никогда в жизни он еще не натыкался на такую мрачную решимость. Он ворочал глазами и тряс головой.

— Идиот! — вдруг завопил он.

— Только тронь — пущу кровь! — предупредил я.

Он глубоко вздохнул и вдруг весь как-то сник.

— Погоди, гаденыш, сломят и тебя, — пообещал он.

— Уж во всяком случае не ты!

— Узнаешь, почем фунт лиха!

— Только не от тебя!

— И это человек, который всего несколько дней назад принял святое крещение! — горестно сказал он.

— Плевал я на ваше святое крещение!

Мы стояли друг против друга, освещенные светом раннего утра; из-за горизонта показался краешек солнца. Перекликались петухи. Где-то рядом запела пичуга. Наверное, соседи все слышали. Лицо у дяди Тома задергалось, из глаз покатились слезы, губы задрожали.

— Жалко мне тебя, парень, — наконец проговорил он.

— Лучше себя пожалей, — посоветовал я.

— Тебе кажется, ты такой умный, — сказал он, опуская руку, и кончик прута прочертил в пыли длинную дорожку. Он в волнении открывал и закрывал рот. — Но ты прозреешь, — наконец выговорил он, — и дорого заплатишь за свое прозрение. Гляди на меня и учись, как надо жить…

Я одержал над ним верх, я это знал, я освободился от него нравственно и эмоционально, но мне хотелось полного торжества.

— Нет, я буду глядеть на тебя и учиться, как не надо жить! — бросил я ему в лицо. — Чего ты достиг, чем гордишься? Молчал бы уж лучше и не лез учить других. — С тех пор как дядя ушел из школы, он зарабатывал на жизнь починкой сломанных стульев. — Хочешь, чтобы я тоже латал продавленные сиденья для чьих-то задниц? Ну уж спасибо!

Он с силой сжал кулаки, стараясь сдержаться.

— Ты пожалеешь о том, что сказал, — тихо проговорил он.

Повернулся и медленно стал подниматься на крыльцо — длинный, тощий, сутулый. Я еще долго сидел на ступеньке, дожидаясь, пока уляжется волнение. Потом тихонько прокрался в дом, взял шапку, куртку, книги и пошел на работу — исполнять прихоти и капризы белых.

7