Чертополох и терн. Возрождение веры

Конфликт Фичино – Савонарола и впрямь есть модель европейской проблемы, но не только реформаторской мысли, долженствующей обновить церковь. Это спор более общего характера, философский, уточняющий понятие «гуманизм», то есть самосознание человеческого рода. Именно выяснением того, что есть гуманизм и гуманность, заняты Лоренцо Валла, Поджо Браччолини, Фичино, Лоренцо Медичи – и художник Боттичелли, который (в силу специфики живописи) обобщил опыт рассуждений. Это ведь и есть самый существенный вопрос эпохи, которую мы именуем Возрождением. Время Возрождения обозначает процесс оживления прошлого, присвоения античного наследия; но это лишь описание технического процесса – разыскание рукописей и памятников культуры, переводы, внедрение текстов в современность. В результате присовокупления языческого мифа к христианству образуется определенный тип исследователя и потребителя новых знаний. Появляется тип человека, расширившего кругозор и усовершенствовавшего свое понимание общественной морали; представление о «благе» не поменялось, оно как бы «усложнилось». Возник особый круг тех, кто понимает важность новых правил: поскольку догматы схоластики вдруг оказались – нет, не оспорены, но включены в систему тонкой аргументации. В переходе от логики (главной дисциплины схоластов) к риторике, к элегантности выражения, помимо прочего, есть дань изяществу письма Платона. Сохранившиеся сочинения Платона – это блестящая литература, и «Записи к лекциям» Аристотеля с ней сравниться не могут. Моральные догмы схоластов вывели на сцену театра, где играется сложная пьеса, и теперь мораль обсуждают образованные люди, владеющие речью, обладающие стилем. Так появилось общество людей, решивших жить сообразно новым (вдруг открывшимся) способам узнавания мира и обладания миром. Возник персонаж истории, названный «гуманистом». Определением того, чем studia humanitatis почетны и хороши (если хороши и почетны), и заняты искусство и философия Ренессанса. Гуманизм – это не что иное, как новая идеология, использующая и неоплатонизм (в его флорентийском варианте), и эпикурейство (в толковании Валлы), и стоицизм (в том изводе, в каком прочитали Сенеку), и, разумеется, Аристотеля; соединившие все это произвольным образом с христианскими заповедями. Возникает форма мышления привилегированных классов. Гуманистами считают себя не только университетские профессора, но и поэты и художники, и даже князья и кондотьеры. Гуманизм – столь широкое понятие, что теряет определенность. Гуманисты сомневаются и спорят друг с другом: в конце концов, потребность познать самого себя естественна. Зачем и заниматься историей и науками, как не для того, чтобы понять собственную природу? Интересно же – социально привилегированные, образованные люди, пользующиеся большей свободой, нежели крестьяне, – насколько эти люди добры, благородны, насколько заслужили привилегии. Они, как это многократно повторено, «свободны»; но для чего им свобода?

Вопрос, который ставит Валла в трактате «Пересмотр всей диалектики», звучит так: если знание Аристотеля опосредовано переводами и порой не вполне соответствует изначальному тексту, то в какой степени следует доверять знанию и – продолжая мысль Валлы – в какой мере знание является основанием привилегий и утверждению понятия «благо», тем более, понятия «справедливость»? Валла посвятил много страниц опровержению не столько Аристотеля, сколько последователей Аристотеля; Валла утверждает (опираясь на другие авторитеты) иное понимание блага; и это, в свою очередь, вызывает критику и разночтения. Но – и в этом особенность живописи, например живописи Боттичелли, – картина по определению не нуждается в переводе. Картину можно по-разному толковать, но ее текст нельзя исказить: он пребудет неизменным. Картина являет – и это невозможно отрицать, в этом и состоит природа живописи – квинтэссенцию философии, высказанную общедоступным языком; именно такова роль картин Ренессанса. Следовательно, рассматривая картины Боттичелли, зрители должны узнать если не истину, то аргументы спора о таковой, чтобы сделать вывод самостоятельно.