Чертополох и терн. Возрождение веры

Сам Данте вряд ли захотел бы попасть в такой список: сирвенты трубадуров не соответствуют гражданскому пафосу Данте. Трубадуры – рыцари, их поэзия есть поэзия войны, Бертран де Борн – подстрекатель феодальной резни, как и Бернарт де Венатдорн, участник и певец Крестовых походов. Амур, воспетый трубадурами, и Амор Данте – по видимости, одно и то же божество, образ горящего сердца можно найти и у трубадуров; но эти боги призывают к противоположным вещам. Данте рассуждает о такой организации Европы, которая сулит вечный мир; для общей империи надо пожертвовать амбициями князей, последняя часть трактата «Монархия» говорит о том, что локальные правители должны подчиниться воле божественного разума, воплощенного в императоре. Это план вечного мира; а трубадуры воспевают перманентную войну междоусобиц, то, что Данте презирает. Эстетика Прованса питается раздробленностью Европы; автономность феодов – условие существования провансальской эстетики. Синтетическая культура Авиньона, удаленного от Столетней войны, выбранного для идеологического эксперимента, – наследует романтику провансальских войн (барселонские, генуэзские, тулузские, анжуйские притязания), поэтику рыцарского эпоса, воинский этикет княжеских дворов. Гуманист Петрарка рыцарственность и триумфальность в своей поэзии пестует.

Биография Петрарки зарифмована с дантовской сознательно. Оба – изгнанники; правда, Петрарка не был изгнан: изгнали его отца. Возлюбленная Петрарки Лаура фантомным бытием напоминает Беатриче, обе дамы умерли прежде, чем тексты в их честь были окончены. Призрачное бытие схоже, но при этом Беатриче – воплощенная совесть, вразумляет поэта, в этом суть образа. Петрарковская возлюбленная – призрак, никаких проявлений ее сущности не предъявлено. Так же нет надобности верить провансальским трубадурам в том, что их Донна воплощает совершенство мира. Ниже – сонет Петрарки, обращенный к Симону Мартини, нарисовавшему портрет Лауры, в подстрочном переводе:

«Даже если Поликлет и другие, которые стали известными в искусстве, все вместе пристально смотрели бы в течение тысячи лет на лицо Лауры, до них не дошла бы даже меньшая часть красоты, которая завоевала мое сердце. Но бесспорно мой Симон (мой друг и художник, которого я выбрал) увидел ее в раю, откуда эта Прекрасная донна происходит, и там написал ее портрет на пергаменте, чтобы свидетельствовать здесь о ее красивом лице». Согласно Данте, в Раю прельщения и земной красоты Беатриче – не существует.

В Авиньоне Петрарка испытывает сложные чувства, характерные для интеллектуала, идущего на компромисс: пользуется привилегиями и осуждает роскошь Авиньона. Духовный сан, полученный в Авиньоне, обеспечивает материально, но обрекает на безбрачие: все непросто. Подобно Данте, «король поэтов» ищет античного учителя, с которым легче войти в вечность: Данте избрал Вергилия, Петрарка – Цицерона, но отдает дань и Вергилию: поэма «Африка» написана в подражание «Энеиде». Зеркально «Комедии» написана поэма Петрарки «Триумфы». Сочинение Данте – сухой кодекс законов, наподобие уголовного права; всякому человеку зачитывают его статью. Философ, король или папа измерены одной мерой, получают заслуженное. «Комедия» написана ради того, чтобы утвердить идеал мироустройства: требуется общая империя, в которой понятие любви тождественно государственной гармонии. Петрарка от предшественника не отстает: «Триумфы» задуманы как картина мира, но совсем иного. Петрарка также демонстрирует список имен, не уступающий дантовскому; однако толпа важных персон помещена не в структурированный мир – а в триумфальные шествия, растекающиеся по долине: не мировая империя, формой стремящаяся к пирамиде, но вечный праздник отдельных культурных сообществ, рассыпавшихся в цветущем лугу.

Дружба Петрарки с художником Симоном Мартини является зеркалом отношений Данте и Джотто. В «Письмах о делах повседневных» Петрарка ставит Джотто и Мартини рядом, не желая отстать от Данте ни на пядь. Дружба Данте с Джотто была скупой на эмоции: характеры монолитные. Джотто – художник, отстаивающий право, герои фресок крепки, как общественная мораль. Идея прямого стояния с негнущимся позвоночником (пластическая идея Джотто, постулат Данте) ни для Мартини, ни для Мемми неведома. Обаяние картин Мартини, как и обаяние провансальской сирвенты, в текучем силуэте, в кокетливом пожатии плечом, в сквозной рифме, в повторе, в потупленном взгляде Марии («ах, что вы такое говорите, Гавриил»). Нежный и грустный Мемми, с его оливково-серебристыми оттенками, воплощает идею понимания и сочувствия, качества, далекие от гражданской позиции Джотто. Было бы странно требовать от утонченного сиенского художника, ставшего придворным живописцем курии Авиньона, следовать постулатам борца. Мемми, Джованнетти и Мартини ехали в Авиньон не для того, чтобы отстаивать гражданские права.