Чертополох и терн. Возрождение веры

Сказал однажды флорентиец Данте —

Он мудрецом был, хоть и был педантом:Для благородства – вовсе не подспорье

Влезть на вершину древа родословия.

Мы Божьей милостью людьми стремимся стать,А по наследству не получишь стать[4]

.

Вопрос не в том, однако, чтобы «gain nobility by race», но в том, что одно и то же происхождение формирует различные представления о благородстве. Античность Северной Европы, пришедшая не через неоплатоников, но через поучительный рыцарский роман и «Метаморфозы» Овидия, приспособленные под государственные нужды, отличается от флорентийской трактовки античности – один и тот же текст Ливия будет читаться по-разному. Л. Н. Евдокимова пишет следующее: «Некоторые из социальных полотен Берсюира включают политико-религиозные термины, которые использовались в полемике тех лет, в частности, Уильямом Оккамом. Так, в (…) аллегорическом толковании к басне об Ио и Юпитере используется словосочетание “jurisdictio temporalis”, “мирская власть”: чародеи или льстец Меркурий, говорит Берсюир, наделен “жезлом мирской власти или же чрезмерного превосходства”; прикасаясь им к прелату Августу и другим верховным повелителям, он обращает их в кровожадных преступников, лишает добрых намерении и ввергает в “смерть вечного проклятия”».

Над назидательным государственным сочинением «Ovidius moralizatus» Пьер Берсюир работал с начала 1320-х гг. двадцать лет подряд – до 1342 г. То, что было бы непредставимо в неоплатоническом диалоге правителей Флоренции, – в Авиньоне и в Бургундии происходит естественным образом: фривольный Овидий становится учебником общественной нравственности. Это не исключительный пример: в сочинении «Мораль сверх Овидиевых метаморфоз» Роберта Холкотта Юпитер интерпретирован как Христос, а Юнона как Дева Мария. Около 1331 г. Джон Ридволл издает сочинение, где Юнона интерпретирована как Memoria, Нептун – Intelligencia, Плутон – Providence. Томас Валлийский (Thomas Wallyes), доминиканец из Оксфорда, пишет «Нравственные объяснения Овидия» (Ovidiana Moraliter Explanata, Paris, 1509). Примеры, приведенные выше, показывают, как языческая фривольная притча становится основанием государственной дидактики. Трансформацию свободного, радостного Овидия в моральное поучение Рабле упоминает в первой книге «Гаргантюа»: «Гомер так же мало думал об аллегориях, как Овидий в своих “Метаморфозах” о христианских святынях, а между тем один пустоголовый монах, подхалим, каких мало, тщился доказать обратное, однако же другого такого дурака, который был бы ему, как говорится, под стать, не нашлось». Правды ради, и сам Рабле бойко ссылается на Плиния, на Тацита, на Вергилия и Галена – придавая цитате то значение, которое удобно ему в настоящий момент; и чаще прочих ссылается на итальянцев: «Гиптеромахия Полифила» цитируется постоянно – это сочинение того свойства, что реальность толкует как угодно гибко. Рабле ни в малейшей степени не ханжа; но в отличие от флорентийцев француз пользуется латинским источником произвольно, используя к случаю – и по какому угодно поводу. Томас Валлийский, находясь в Авиньоне, участвует в общих распрях, порожденных противостоянием империи и папства, в Авиньоне он заключен в тюрьму за излишнее рвение, проводит в узилище несколько месяцев, однако освобожден.