Чёртовы куклы

- Что же это, милый Мак, неужто мы всё будем в ссоре? Я пришёл к тебе, чтобы помириться с тобою и прижать тебя к моему сердцу.

- Рад и я и отвечаю тебе тем же.

- Ведь я люблю тебя по-прежнему.

- И я тоже тебя люблю.

- Ты так жесток, что не хотел сделать ко мне шага, но всё равно: я сам сделал этот шаг. Для меня это даже отраднее. Не правда ли? Я бегом бежал к тебе, чтобы сказать тебе, что... там... далеко... куда я еду...

- Ах, Пик, для чего ты туда едешь?

- Между прочим для того, чтобы ты мог шутить, что мне там приставят нос.

- Я вовсе не хочу теперь шутить и самым серьёзным образом тебя спрашиваю: зачем ты едешь?

- Это не мудрено понять: я еду, чтобы жить вместе с нашим другом Фебуфисом и с ним вместе совершить службу искусству и вообще высоким идеям. Но ты опять улыбаешься. Не отрицай этого, я подстерёг твою улыбку.

- Я улыбаюсь потому, что, во-первых, не верю в возможность служить высоким идеям, состоя на службе у герцогов...

- А во-вторых?.. Говори, говори всё откровенно!

- Во-вторых, я ни тебя, ни твоего тамошнего друга не считаю способными служить таким идеям.

- Прекрасно! Благодарю за откровенность, благодарю! - лепетал Пик, - и даже не спорю с тобою: здесь мы не велики птицы, но там...

- Там вы будете ещё менее, и я боюсь, что вас там ощиплют и слопают.

- Почему?

- О, чёрт возьми, - ещё почему? Ну, потому, что у тамошних птиц и носы и перья - все здоровее вашего.

- Грубая сила не много значит.

- Ты думаешь?

- Я уверен.

- Дитя! А я тебе говорю: ощиплют и слопают. Это не может быть иначе: грач и ворона всегда разорвут мягкоклювую птичку, и вдобавок ещё эта ваша разнузданная художественность... Вам ли перевернуть людей упрямых и крепких в своём невежестве, когда вы сами ежеминутно готовы свернуться на все стороны?

- Я прошу тебя, Мак, не разбивай меня: я решился.

- Ты просишь, чтобы я замолчал?

- Да.

- Хорошо, я молчу.

- А теперь ещё одна просьба: ты не богат и я не богат... мы оба равны в том отношении, что оба бедны...

- Это и прекрасно, зато до сих пор мы оба были свободны и никому ничем не обязаны.

- Не обязаны!.. Ага! Тут опять есть шпилька: хорошо, я её чувствую... Ты и остаёшься свободным, но я теперь уже не свободен, - я обязан, я взял деньги и обязан тому, кто мне дал эти деньги, но я их заработаю и отдам.

- Да; по крайней мере не забывай об этом и поспеши отдать долг как можно скорее.

- Я тебе даю моё слово: я буду спешить. Фебуфис пишет, что там много дела.

- Какого?.. "Расписывать небо", или писать баталии, или голых женщин на зеркалах в чертогах герцога?

- Ну, все равно, ты всегда найдёшь, чем огорчить меня и над чем посмеяться, но я к тебе с такою просьбой, в которой ты мне не должен отказать при разлуке.

- Пожалуйста, говори её скорее.

- Нет, ты дай прежде слово, что ты мне не откажешь.

- Я не могу дать такого слова.

- Видишь, как ты упрям.

- Ты, как художник, любишь славу?

- Любил.

- А теперь разве уже не любишь?

- Теперь не люблю.

- Что же это значит?

- Это значит, что я узнал нечто лучшее, чем слава.

- И любишь теперь это "нечто" лучшее более, чем известность и славу?.. Прекрасно! Я понимаю, о чём ты говоришь: это всё про народные страдания и прочее, в чём ты согласен с Джузеппе... А знаешь, есть мнение... Ты не обидишься?

- Бывают всякие мнения.

- Говорят, что он авантюрист.

- Это кто?

- Твой этот Гарибальди, но я знаю, что ты его любишь, и не буду его разбирать.

Мак в это время тщательно обминал рукой стеариновый оплыв около светильни горевшей перед ними свечи и ничего не ответил. Пик продолжал:

- Я не понимаю только, как это честный человек может желать и добиваться себе полной свободы действий и отрицать такое же право за другими? Если хочешь вредить другим, то не надо сердиться и на них, когда они защищаются и тоже тебе вредят...

- Говори о чём-нибудь другом! - произнес Мак.

- Да, да; правда: это не в твоём роде, и ты уже сердишься, а я всё это виляю оттого, что боюсь сказать тебе прямо: мне прислали на дорогу денег.

- Поздравляю.

- И я нахожу, что мне много присланных денег... Мак, осчастливь меня: возьми себе из них половину, чтобы иметь возможность написать свою большую картину.

- Отойди, сатана! - отвечал Мак, шутливо отстраняя от себя Пика, который вдруг выхватил из кармана бумажник и стал совать ему деньги.

- Возьми!.. Умоляю! - приставал Пик.

- Ну, перестань, оставь это.

- Отчего же? Неужто тебе весь век всё откладывать произведение, которое сделает тебя славным в мире, и мазикать на скорую руку для продажи твои маленькие жанры?

- Я не вижу в этом ни малейшего горя: мои маленькие жанры делают дело, которое лучше самой большой картины.

- Ну, мой друг! что обольщаться напрасно?

- Я не обольщаюсь.

- Посмотри, сколько твоих жанров висят по тавернам: их и не видит лучшее общество.

- Лучшее общество! А чёрт его побери, это лучшее общество! Оно для меня ничего не делает, а мои жанры меня кормят и шевелят кое-чью совесть. Особенно радуюсь, что они есть по тавернам. Нет, мне чужих денег не нужно, а если у тебя так много денег, что они тебе в тягость, то толкнись в домик к Марчелле и спроси: нет ли ей в них надобности?