Червь

В: Вы полагаете, она бежала из дому со своим воздыхателем?

О: Я-то ничего такого не полагаю. Это Бетти, кухарка, да мистрис Пуддикумб. А я, сэр, угадывать не берусь.

В: Хорошо. Теперь я предложу вам вопрос сугубой важности. Можно ли заключить по поступкам мистера Бартоломью, что он подлинно таков, каким изобразил его мошенник Фартинг? Похож он на человека, который готов, пусть и скрепя сердце, пресмыкаться перед богатой теткой?

О: Ручаться не могу, сэр. По всему видно, что он привык держать себя хозяином и по натуре горяч. Но ведь нынче это у многих молодых людей в обычае.

В: Не походил ли он на джентльмена более высокого разбора, нежели чем вам о нем сказывали? На выходца из более благородного сословия, чем его дядя-торговец?

О: Наружность и повадки у него были как у настоящего джентльмена, это правда. А там – кто его разберет. Одно могу сказать: изъяснялся он не как простой народ. Мистер Браун – тот на нынешний лондонский манер. Племянник все больше молчал, но я приметил, что он выговаривает слова как северяне – примерно сказать, как вы, сэр.

В: Он держался с дядей почтительно?

О: Только что для виду, сэр. Спросил себе самый лучший и самый просторный покой. Взяло меня сомнение, сунулся я к мистеру Брауну – как, мол, изволите приказать, ан вышло, что распоряжается-то племянник. И еще кой-какие мелочи в том же роде. Но учтивости он ни в чем не преступал.

В: Много ли они выпили вина?

О: Какое много, сэр! Сразу по приезде спросили чашу пунша, пинту жженки, а на ужин – бутыль лучшей канарской мадеры. И ту не допили.

В: Перейдем к следующему. В котором часу они отбыли?

О: Да уж часу в восьмом, сэр. Мы в тот день так захлопотались, что о них и не думали: дело-то было в самый канун майского праздника.

В: Кто расплатился за постой?

О: Мистер Браун.

В: И щедро заплатил?

О: Изрядно. Грех жаловаться.

В: После чего они отправились по дороге в Бидефорд, так?

О: Так, сэр. По крайности расспросили моего конюшего Эзикиела, какая дорога туда ведет.

В: Больше вы в тот день о них не слышали?

О: Один человек, что ехал к нам на праздник, сказывал, будто повстречал их по дороге. Он смекнул, что они останавливались на ночлег у меня, и все пытал, что их сюда привело.

В: Из чистого любопытства?

О: Да, сэр.

В: И других вестей о них в тот день не приходило?

О: Нет, сэр. Ни словечка. Про Фиалочника мы услыхали только через неделю.

В: Про кого? Кто это такой?

О: Это беднягу Дика так прозвали – настоящего-то его имени никто не знал. Но я по порядку, сэр. Первым делом – про кобылу. Мне сперва и невдогад, что за кобыла такая. На другой день после праздника, ввечеру, приезжает сюда со своим товаром коробейник из Фремингтона по имени Барнекотт. Я его хорошо знаю: он уже много лет по этой части. Приезжает, значит, и рассказывает: попалась ему по пути безнадзорная лошадь. Он ее ловить, а она не дается, ровно как дикая. Долго за ней гоняться ему было недосужно, он и махнул рукой.

В: Какая она была из себя?

О: Старая гнедая кобылка. Ни узды, ни сбруи, ни седла. Барнекотт о ней обмолвился походя – решил, что она сбежала с хозяйского пастбища, в наших краях это дело обыкновенное. В тутошних лошадках играет кровь тех коней, что водятся на вересковой пустоши, а тех поди удержи на одном пастбище: шатуны, что твои цыгане.

В: Это была вьючная лошадь?

О: Не знаю, сэр. Я о ней и думать забыл. Вспомнил, только когда нашли Дика.

В: От кого вы об этом услышали?

О: От одного человека. Он проезжал через Даккумб, глядь – несут изгородь, а на ней тело.

В: Далеко отсюда до Даккумба?

О: Добрых три мили.

В: Где и при каких обстоятельствах обнаружилось тело?

О: Подпасок нашел. В большом лесу – у нас его прозывают Рассельный лес.

Вот что тянется по лощине до самой пустоши. Он растет по склонам, а склоны крутеньки – не лощина, а как есть расселина, – ну, люди туда и не захаживают. Парень мог там и семь лет провисеть, никто бы не увидел. Да, видно, Господь не допустил. В этакой глухомани только хорькам раздолье, а людям там делать нечего.

В: И что же, далеко это от того места, где видели лошадь?

О: Дорога, где кобылку приметили, проходит ниже, сэр. В миле оттуда.

В: А что за россказни о фиалках?

О: Чистая правда, сэр. Об этом и на следствии толковали. Случилось мне беседовать с человеком, который снимал тело и сносил его вниз, – тело потом проткнули деревянным колом и погребли на распутье близ Даккумба. Так этот человек мне сказывал, что у парня изо рта торчал пучок фиалок, с корнями выдернутых. Они, мол, оказались у него во рту в аккурат перед тем, как петле затянуться. И сколько уж времени прошло, а они все были зеленые, точно их и не срывали. Многие почли это за колдовство, но люди поученее рассудили, что фиалки укоренились в сердце и питались телесными соками. По смерти со всяким такое бывает. Я, говорит, сроду не видывал подобных чудес: лицо почернело, а тут такая краса.

В: У вас не возникло подозрений, кто мог быть этот удавленник?

О: Нет, сэр. Ни тогда, ни после, как приехал человек от дознавателя.