Честь Афродиты

Наконец тойота свернула в очередной асфальтированный проулок и, притормозив, нацелилась носом на возникшие перед ней глухие металлические ворота, они, как ждали, сами собой раскрылись. Ни в воротах, ни на территории, ни людей, ни овчарок, ни какой охраны не наблюдалось. Вообще. Это майор коттедж зачистил, понял Волька, чтоб не мешали. Молоток! Но и его людей нигде не было… Странно. Не один же он здесь постарался, хотя, кто их знает, чем они, эти «конторские» обладают. Эта мысль ещё раз подчеркнула высокие способности майора. Ну, мастер! Молодец, мужик! Молоток!

Дорога от ворот к величественному трёхэтажному зданию, вернее к его подъезду с высоким крыльцом, была выложена фигурными дорожными плитками, чистыми и многоцветными, как своеобразный ковёр. Рядом, уже спокойным рисунком, и справа и слева, выделялись тоже цветной плиткой выложенные пешеходные дорожки. Аккуратной разметкой возвышались невысокие столбики вечернего и ночного освещения. Несколько надворных построек, тоже добротных, красного кирпича, тоже с тонированными окнами, застыли поодаль. Трава подстрижена, цветы ухожены, высокие хвойные деревья приятно дополняли ландшафт, и ни одной души, ни окурка, ни пылинки…

Гостей никто не встречал…

Втроём молча поднялись по парадной лестнице — Пастухов, Свешников и Волька. Волкова дядя Гриша оставил в машине. На всякий случай, наверное, или как своеобразный сюрприз генералу. Волков было возмутился, но Свешников его успокоил: «Извини, так надо». Волков остался.

Большая двустворчатая парадная дверь, в тонированных стеклянных квадратах была не заперта. С трудом отворив тяжеленную дверь, гости вошли в вестибюль. Дверь бесшумно закрылась. О! Ё-моё, как в Георгиевский зал Кремля попали… Как живут люди, ну надо же! Какая красота! Здесь наверное обувь снимают, одними глазами спросил Волька Пастухова. Тот коротко скривился, и отрицательно качнул головой, не надо.

Волька восхищённо по сторонам смотрел, осматривался. Шик-карно! КолаНикола в кулак озадаченно кхыкал… Но стоять и разглядывать никакого времени не было, не в музее. Следовало подняться на второй этаж. Так лестница указывала. Приглашённые зацокали каблуками туфель по мозаичной плитке холла. Пастухов впереди, не задерживаясь… А Волька и Свешников, поднимаясь выше, крутили головами и спотыкались, потому что и справа и слева, по стенам, висели художественные полотна, в золочёных рамах. Такие Свешников видел где-то в Художественном музее или в Третьяковской галерее, кажется.

— Это Клод Моне! — сдерживая восхищение, сам себе, узнавая, комментировал Свешников. — А это… понятное дело Айвазовский, бушующее море. «Среди волн», называется. А это, Коровин Константин с портретом артистки. — Юная красавица на подоконнике на фоне зелени сада. Молодость, свежесть, столько ещё впереди… с раскрытой книгой на коленях. Но Марго симпатичнее, машинально отметил главред, у Марго глаза другие. Ближе, роднее.

Шагнув дальше, КолаНикола неожиданно наткнулся на Вольку. Волька зацепился взглядом… Почти полностью обнажена девица парит на фоне какого-то города, рукой склонившись к седому старцу. Старик на вытянутых руках держит посудину полную чего-то… Вольку привлёк не сюжет, а фигура обнажённой девушки. Жаль, читалось по его лицу, лёгкое газовое полотно прикрывало самое интересное, а зря. Но груди и живот отлично прорисованы. Сексуально! Волька Свешникову так и подмигнул, смотри, мол, какая девушка. «Но в «Плейбое» я круче видел», шёпотом похвастал он. КолаНикола усмехнулся, прошептал Вольке: «Балда! Это Фортуна и нищий», Маркова. Андрея или Алексея — не помню. Она сыплет нищему золотые монеты, видишь? Бесценная работа. Старинная». Волька согласно кивнул головой, понял, мол, молодец Марков, я не против, спросил: «А почему голая, если такая богатая?» «Потому что Фортуна. Образ такой! Иди-иди, плейбой, не задерживай». Картин по стенам было ещё несколько. Они были впереди и выше… Ну, это… конечно, «Демон» Врубеля, потому что мазками!.. Угадал Волька. Большая картина, широкая, но не прописана, мазками намалёвана… «Лицо цыганской национальности» угрюмо сидело, обхватив руками коленки, размышляло… Как современный гастарбайтер, обиженный своей родиной. Хорошая картина, знаковая. И схвачено здорово. Но мазками… Волька скривился, манера «письма» у художника была странная. Но здорово. Почему именно такая манера, переспрашивать Волька не стал, на усмешку нарываться не захотел. Наверное тонких кисточек не было, только шпатели, сам себе усмехнулся Волька. Ха-ха! Но это всё копии. Конечно. Наверняка. Так, выразительно лицом он и заключил Свешникову. С чего бы подлинникам здесь оказаться?!