Честь Афродиты

Пастухов с Волковым разговаривали не таясь, ровно и спокойно, будто и не было в комнате киллера. Они заметили, что Петерс давно очнулся, слушает их, только хитрит, не выдаёт этого. Они и лиц своих не прятали, что киллеру говорило об одном, судьба его предрешена. Заминка была не в способе, а в выборе места. И никакие объяснения, уговоры, объяснения киллеру не помогут. Это уже понятно. Его раскрыли, взяли на месте, ещё и с пистолетом… Это конец. Конец! Опытный организатор и мастер своего дела Петерс покрылся холодным потом. Впервые в жизни почувствовал сильный животный страх от ужаса приближающейся смерти. Его смерти. Не абстрактной и философски возвышенной, а реальной смерти, своей собственной. Он жутко испугался, запаниковал. Лицо его побелело, исказилось в конвульсиях, как и скрюченные пальцы рук, голос исчез, только глаза, едва не вываливаясь из орбит, просительно перебегали от одного к другому… Они просили, умаляли, вымаливали… Как все слабые и от этого жестокие к своим жертвам люди, он не мог поверить в свою смерть. Он не желал её, он не хотел… В смерть любого другого человека поверить мог — да. Он только что нёс её в стволе своего пистолета, но не себе, другому… И сколько у него таких уже было обречённых? Но вот она пришла к нему, расплата… Она уже здесь. Уже склонилась над ним…

— Ну что, дорогой ты наш, у тебя есть пять минут на исповедь. Расскажешь всё, облегчишь душу… А мы посмотрим что дальше делать. Понимаешь? — наклонившись над ним, ровным тоном произнёс приговор невысокий, с усами, пожилой мужчина. Петерс испуганно вжался в кресле. Именно этот человек его в прыжке и сбил, помнил Петерс, именно он. Он и обезоружил. Теперь ровно и спокойно спрашивал. Усы, кстати, как у Сталина, машинально отметил Петерс, как там, на портрете. Опасный человек. Оба они…

— Только не убивайте! — впадая в истерику, вскричал Петерс.

— Хорошо, только вколем успокоительное, и всё! — сказал усатый, доставая из кармана и намеренно демонстрируя киллеру полиэтиленовый пакет, в котором просматривалась авторучка.

Киллер увидел её, сильнее задёргался, в ужасе отодвигаясь вместе с креслом.

— Нет, нет, только не это! Только не это! Не надо!

— Значит, узнал, дорогой! Я так и думал. Прочистило память? Это хорошо. Говори. Мы слушаем. — И положил перед собой включенный миниатюрный магнитофон.

Исповедь заняла одну сторону магнитофонной плёнки и часть следующей. И какую исповедь, какой рассказ! Не пять минут. Вся жизнь киллера. Почти с детских лет до сегодняшнего дня. Там и плохие родители, которые не вывели его в люди, и гнилая школа, и поганая армия, и сволочная страна с её… Тьфу! Перечислять все жизненные «художества» этого человека совсем неприятно, очень. Особенно за последние двенадцать лет, когда он выполнял работу чистильщика. Как душ на себя из помоев принять… Ффу! Потому и не будем. Кстати, плёнка приобщена к материалам известного уголовного дела. Её можно прослушать, если прокуратура позволит. Скажем одно: отмыть руки можно, душу — нет. Нам достаточно не подготовленного Волкова, которого несколько раз чуть не стошнило, а спасённый от выстрела киллера Никитин ошарашено молчал, пребывал в «ступоре». Только Пастухов всё выслушал спокойно, ему такое уже приходилось протоколировать.

— А следующим у тебя должен быть я, да? — спросил он, когда Петерс умолк.

— Не знаю. Мне бы генерал позвонил. Он и сейчас ждёт.

— Звони. Скажи всё в порядке или как вы, там, договаривались…

— А можно воды? И… руки… затекли.

— Можно, — ответил Пастухов, наклоняясь и расстёгивая браслеты.

— Осторожнее, Григорий Михайлович, — предостерёг Волков, загораживая столик с пистолетом.

— Нет, теперь он не опасен, — усмехнулся Пастухов. — Змея без жала, Борис Фатеевич, не змея. А яд вот он, на кассете.

— Ну и сволочь же он, а! — всплеснув руками, вскликнул Волков, вспомнив своё заточение и издевательства «Чемпиона». — Ты хоть понимаешь это, Петерс, или как там тебя, нет?

— Я не виноват. Так сложилось.

— Нет, иуда, ты к этому шёл. Сознательно и успешно. Тебе же платили. И хорошо, наверное.

— Нет, деньги я брал только на необходимые расходы.

— Патриот, значит, хренов, ну-ну!

— Звони, своему этому, — приказал Пастухов, протягивая телефон.

Петерс трясущимися руками взял свой сотовый телефон, несколько раз попытался набрать, у него не получалось, потом всё же удалось.

— Это я, — когда ответили, сказал он под пристальным взглядом Пастухова, — да. Всё в порядке… — Выслушал ответ, переспросил. — Кого? Пастухова? Хор… — Пастухов не дал ему договорить, выхватил телефон, сдерживая эмоции произнёс:

— Тебе лучше застрелиться, генерал. Ты слышишь? Так дешевле будет…

В трубке послышалось громкое и растерянное: «Кто это, кто это?»

— Это я. Григорий Михайлович Пастухов. Не узнал? Подонок. — Пастухов отбросил телефон, вздохнул, переводя дух, приказал Никитину. — Звони в милицию, скажи, киллера с оружием на квартире задержали, пусть едут. Всё.

Услышав это, Петерс непонятно чему едва заметно улыбнулся и тоже перевёл дух…

32