Честь воеводы. Алексей Басманов

   — Лихое дело принесло вас к нам, сын Степанов и сын Данилов, — вместо приветствия произнёс басом и окая воевода. — Писано в сей грамоте, — Игнатий поднял бумагу и показал её Фёдору, — сидеть вам, Басманов и Колычев, безвыездно в Каргополе отныне и год наперёд.

Фёдор ударил кулаком в ладонь левой руки, воскликнул:

   — Так я и знал, как собирался в путь: быть подвоху! — И взмолился: — Батюшка-воевода, скажи, чьим повелением я наказан? За что сослали Алексея Басманова?

Боярин Давыдов покачал головой:

   — Того сказать не могу. Да вы не печальтесь. Государева служба везде в честь. Я уж десятый год здесь служу, а поначалу тоже негодовал. А твоего батюшку, Фёдор, боярина Степана, я уважаю и ценю. И твой батюшка, Алексей, воевода Плещеев-Басман, мне ведом как ревнитель Руси. Так что будете служить при мне.

Фёдор посмотрел на Алексея, тот молча пожал плечами. Сказать им было нечего. Они лишь отметили, что боярин и епископ тоже переглянулись с пониманием друг друга. И Никодим позвал гостей в трапезную.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

ПОХОД В СЕВЕРНЫЕ ЗЕМЛИ

Два дня Алексея и Фёдора никто не тревожил. Им отвели просторный покой в доме воеводы-наместника Игнатия Давыдова и дали полную свободу, как потом они узнали, в пределах крепости. Они это предполагали и не сетовали. На трапезы их Давыдов не приглашал, и они кормились в людской, но отдельно от дворни. В первый же день после утренней трапезы они ушли осматривать Каргополь и до обеда обошли весь. Вначале обследовали деревянные стены и башни крепости. У самой высокой рубленой башни к ним подошёл опрятно одетый горожанин средних лет с умными тёмно-карими глазами.

   — Благости вам великой, гости дальние. С поклоном к вам писец от боярина Игнатия. Зовут меня Ефим, а послан к вам, дабы старину Каргополя открыть.

   — Мы послушаем тебя, отец Ефим, со вниманием, — ответил Фёдор.

   — И во благо. Вот видите, на сей башне изображены два воина. Это святые братья-великомученики Глеб и Борис. В оное время они нам город спасли от бедствия.

   — Да как же двое-то? — удивился Алексей.

   — Святым отцам всё посильно. Лет тридцать назад, как возник на сей башне пожар от грозы да как пошла она полыхать, так явились чудотворцы Борис и Глеб, летали вокруг башни, крылами рьяно махали, огонь и утихомирился. И стоит с той поры крепость на Валушках незыблема.

   — Храм бы во имя святых поставить, — отозвался Фёдор.

   — И поставили. Есть у нас Борисо-Глебская церковь. А теперь идите за мной, я вам другую люботу покажу. — И Ефим повёл Алексея и Фёдора к городской площади.

Но любоваться на ней было особенно нечем. Два деревянных храма, присутственный дом, за ним — тюрьма, палаты воеводы и епископа, ещё богатых торговых людей — вот и всё достопримечательности города. И всё-таки писец Ефим не обманул их, показал Фёдору и Алексею красоту на утеху. Резьба по дереву на домах Каргополя могла удивить кого угодно. Добротные высокие дома, покоящиеся на подклетях, поражали взор постороннего выдумкой и мастерством резчиков. Сколько птиц и животных, ведомых и неведомых, они увидели на каргопольских домах! Резьба по дереву на них была всюду — от конька до завалинки. Богатые наличники на окнах, ставни, карнизы, балясины на лестницах и крыльцах, резные столбы, поддерживающие навесы и крыльца, коньки то с лошадьми, то с птицами. И на каждом доме особый рисунок резьбы, своя, хозяйская, выдумка. Двух одинаковых наличников не найдёшь во всём городе.

   — Экие умельцы! восклицал Фёдор и благодарил писца Ефима, что открыл им чудо Каргополя.

   — Поди и девицы за этими наличниками такие же павы, — веселился Алексей.

   — Давай-ка, Алёша, пойдём к здешним мастерам в ученье, — предложил Фёдор. — Мастерство за спиною не носить.

Алексей и Фёдор присматривались к горожанам-каргопольцам. Они были приветливы, доброжелательны и в большинстве своём круглолицы и черноглазы. При взгляде на девиц Алексей вздыхал. Ему казалось, что это смотрит на него любая Ксюшенька.

Фёдор заметил искромётные взгляды друга на каргопольских девиц, его вздохи и попрекнул Алексея:

   — Что они так волнуют тебя? Или забыл свою незабвенную? Ведь сказывал, что краше её нет.

   — И теперь так скажу. Да глаза у здешних девиц, как у моей Ксюши. Ну ни дать ни взять такие же пронзительные. Вот и вздыхаю, — пооткровенничал Алексей.

Два безмятежных дня пролетели незаметно. А утром третьего дня воевода Игнатий Давыдов призвал опальных москвитян к себе на беседу. Он принял их на втором этаже, в просторном покое за письменным столом, на котором лежали книги и был развернут большой лист пергамента, проложенный по краям серебряными полосками. Усадив Алексея и Фёдора на лавку, обитую сукном, сам опустившись в кресло, привезённое ему мореходами из Дании, боярин Игнатий повёл речь: