Четвертая высота

Насквозь промокшая, Гуля волоком тащила к переправе по размякшему от дождя берегу свою плащ-палатку, на которой лежал раненый боец. С трудом поворачивая голову, он что-то кричал Гуле. Но гомон переправы и шум ветра заглушали его голос. Чтобы расслышать его слова, Гуля нагнулась над раненым:

– Что тебе, голубчик?

– Рушницю шукаю, – сказал он, ощупывая возле себя плащ-палатку. – Рушницю не бачу. Гвинтивку.

И совсем неожиданно, хоть и не было времени вспоминать, Гуля вспомнила того бойца, который в тихую летнюю ночь во время стоянки эшелона вел длинный и ласковый разговор со своей винтовкой. Тот тоже был украинец и так же дружил со своей «гвинтивкой»…

– Да вот же она, твоя гвинтивка, у тебя под боком!

Боец, лежавший на плащ-палатке, прихватил рукой винтовку, и от этого движения ему стало больно. Он застонал.

– Потерпи, голубчик! – крикнула Гуля, стараясь перекричать ветер. – Сейчас я тебя через Дон переправлю.

Раненый покачал головой. Видно было, что он сомневается в Гулиных силах. Да и в самом деле, трудно было поверить, что в такую непогодь эта девушка переплывет Дон, да еще с тяжелой ношей.

Раненый что-то пробормотал. Гуля расслышала только:

– Сама плыви!

– Что ты! – сказала Гуля. – Да разве я тебя оставлю?

– Коли тоби важко будет, кидай менэ! – сказал раненый.

– Ладно, ладно, молчи уж, – оборвала его Гуля.

Пронизывающий холод обжег сердце. По лицу ударила, как хлыстом, волна.

Прихватив левой рукой раненого, Гуля поплыла, загребая воду правой рукой. Поплыла прямо в черную муть реки, то и дело выплевывая набирающуюся в рот воду.

От времени до времени небо над Доном ярко вспыхивало, раздавался грохот, и крутая волна подбрасывала Гулю вместе с ее полуживым спутником. Подбрасывала и швыряла куда-то вниз, в пропасть.

Казалось, еще минута – и черная холодная вода сомкнется над головой. «Не доплыву», – думала Гуля.

И вдруг ей стало как будто легче плыть. Это раненый, очнувшись, почувствовал, что его спасительница изнемогает. Он собрал последние силы и, как-то приспособившись, стал грести здоровой рукой.

«Голубчик мой, помогает!» – с благодарностью подумала Гуля.

В предутренней дымке тумана противоположный берег был едва виден. Только белые вспышки ракет освещали на мгновение все сразу: и людей, переправляющихся по реке вплавь, на плотах или верхом на лошадях, и понтоны с орудиями.

Раненый опять совсем ослабел и стал от этого как будто тяжелее вдвое. Но Гуля уже чувствовала, что самое страшное позади.

«Должна доплыть, доплыву!» – говорила она себе.

Все ее мускулы работали настойчиво, упрямо, умело. Вот когда пригодилось ей спортивное мастерство! Вот зачем нужно было так долго тренироваться там, на водной станции солнечного Днепра! Все, чему Гуля училась в жизни, теперь пригодилось ей, словно все ее детство, вся юность были только подготовкой к этим суровым боевым испытаниям.

И Гуля доплыла.

На берегу (этот берег, восточный, был пологий, плоский, не то что крутой, западный) она разомкнула окоченевшие у нее на шее руки бойца. Он сполз на землю и тяжело перевел дух.

– Ну вот мы и добрались, – сказала Гуля и, достав из санитарной сумки фляжку, влила несколько капель водки в помертвевшие губы раненого. – Выпей, согрейся!

Она пристроила его на первую попавшуюся санитарную повозку, а сама, едва передохнув, вернулась опять к берегу…

Не одну жизнь спасла Гуля за эти четверо суток, не один раз переплыла она Дон, переправляя раненых с одного берега на другой под непрерывным обстрелом.

Но не думала Гуля в эти грозные дни и ночи, что со временем приказ по 214-й дивизии, подписанный командиром Бирюковым, о зачислении Марионеллы Королёвой почетным красноармейцем 780-го стрелкового полка будет храниться в музее.

Не думала Гуля, что ее работа в бою, которую она считала только работой, будет признана подвигом.

«Во время боевых действий эта бесстрашная комсомолка спасла жизнь 100 бойцам и командирам. В период переправы через Дон товарищ Королёва переправила на восточный берег, оказала первую помощь и отправила в санчасть 60 бойцов и командиров».

Перейдя Дон, дивизия заняла оборону восточного берега.

В придонских степях

Широко раскинулись придонские степи с холмами и перелесками. Если бы не война, здесь бы одуряюще пахло в эти дни полынью, мятой, душистыми степными травами. Слышалась бы в высоком безоблачном небе трель жаворонков. Спокойно синели бы эти озера – Круглое озеро, озеро Кривое, – и мирно текли бы донские воды между высоким, крутым западным берегом и пологим восточным.

А теперь в степи пахло дымом. Вздымались черные столбы минных разрывов, авиационных бомб, артиллерийских снарядов. То и дело с новой силой раздавалась трескотня ружейной и пулеметной стрельбы и стрельбы из автоматов. И, куда ни посмотришь, все изрыто окопами, ходами сообщений, везде высятся холмики блиндажей, свежие насыпи могил.