Четвертый брак черной вдовы

— Вы умеете быть невежливы, не прибегая к грубым словам…

Но муж перебил ее, потерев ладони и кивнув на черное платье:

— Не поверю, что вы сами покупаете такие вещички. Это же неприлично, — последнее слово он особенно выделил голосом.

— О! — Катарина погладила пальцем розовый бутон, доверчиво лежащий на подоконнике. — Может, хватит об этом?

— Или вам их дарят? — продолжал расспрашивать Хоэль. — Кто?

— Дарят? О чем вы? Такие деликатные подарки может сделать только мать или муж. Или любовник, — повернувшись к Хоэлю, Катарина посмотрела ему в глаза.

Он ждал ответа, но она молчала, испытывая его терпение. И наслаждалась этой маленькой местью.

— И вам?.. — он не договорил и быстро облизнул губы, не отрывая от Катарины глаз.

— Как вы убедились, у меня нет ни матери, ни мужа, ни любовника, — ответила она и усмехнулась. — Ужасно не везет.

Хоэль опять подождал разъяснений и не дождался.

— Так как?.. — спросил он.

— По-моему, в своем желании знать обо мне все, вы перешли все границы.

— Но у меня есть на это право, — Хоэль поднялся из кресла и подошел к Катарине, нависнув над ней. — Не юлите, донья.

— Думаете, не стоит?

— Думаю, нет.

Они говорили все тише, и Хоэль стоял так близко, что Катарина слышала его тяжелое дыханье. Вот он протянул руку и указательным пальцем коснулся верха ее корсажа, чуть убрав в сторону шемизетку — полупрозрачную кофточку-накидку с короткими рукавами, которая прикрывала плечи и декольте, как полоса черного тумана.

— Я покупаю только самое скромное белье, — сказала Катарина, словно поверяла страшную тайну, — но могу заметить, что выложено на продажу или что предлагают молоденьким покупательницам. Если мне что-то понравилось — говорю об этом по секрету дочери моей кормилицы, и она покупает для меня чулки и корсеты.

— Значит, там все такое же красивое? — спросил Хоэль хрипло, прочертив пальцем по корсажу сверху вниз.

Катарина улыбнулась, предоставив работу его воображению, и мягко отвела его руку:

— Надеюсь, вы не заставите меня расшнуровывать корсаж? Там шнуровка на спине, потребуется звать камеристку. Лусия тоже справилась бы, но вы были с ней так невежливы, что она вряд ли согласится оказать подобную услугу чтобы потешить ваш взор.

— Она попросту хлопнется в обморок или завизжит, как поросенок недорезанный, — буркнул Хоэль, отходя от жены, а потом резко обернулся: — А давайте-ка поедем в эту лавочку и напокупаем для вас кучу красивых тряпок? Сможете выбрать сами, ни от кого не скрываясь!

— Хоэль — начала Катарина, но он ее не дослушал.

— Это бесит, что вы все время прячетесь, — заговорил он горячо. — Понимаю, раньше вы были вдовой, и все эти правила приличия — вы обязаны были их соблюдать. Но теперь-то у вас есть муж. А у мужа еще осталось немного денег, и он намерен потратить их сейчас же.

Не прошло и получаса, как герцогская чета уселась в открытую коляску, и коляска покатила по солнечным улочкам Тьерги. Все это время Катарина шепотом упрашивала Хоэля не совершать опрометчивых поступков, а покупать экстравагантное белье открыто — это именно опрометчивый поступок. Упрашивала, но совсем не противилась, когда он решил посетить лавку дамского белья.

— Да бросьте, — отмахнулся Хоэль в ответ на ее уговоры, — зачем быть герцогом, если не можешь даже купить подштанники своей жене!

— Хоэль! — запротестовала Катарина, покраснев от такой вульгарности.

— Ладно, ладно, — засмеялся он, поймав ее руку и поцеловав в ладонь на виду у прохожих. — Подштанники — не то слово, что подходит этим милым тряпочкам. Но как они сидят на вас — ух! Я до сих пор, как угорелый.

— Ведите себя потише, — посоветовала она, — на нас смотрят

— Да пусть хоть глаза сломают, — заявил он, ничуть не смутившись.

Катарина посмотрела на него внимательно и спросила:

— Почему вы такой?

— Какой? — проворчал он.

— Вы ничего не боитесь, вам безразлично общественное мнение Откуда в вас эта смелость?

— Смелость? — он хмыкнул. — Какая смелость? Я же просто невежественный

— Не говорите так, — строго оборвала его она и погладила по руке — легко, едва прикоснувшись, но Хоэль вздрогнул, как будто это прикосновение обожгло. Он взглянул на белую руку Катарины, лежавшую поверх его смуглой до черноты руки, и усмехнулся, взъерошив волосы. — Не надо принижать себя, — продолжила Катарина, — вы еще не поняли, что мне нет дела до того, кем вы были? Я ценю поступки людей, а не их родословную. Ведь в благородных предках нет заслуги, как и в рождении вне брака — нет вины ребенка. Так откуда в вас это качество, добрый дон? Если есть снадобье, дающее подобную смелость, я бы не отказалась купить пару флаконов.

— Смеетесь, — понял он, но и сам засмеялся, а потом сказал вовсе не шутливо: — Нет такого снадобья. Наверное, дело в том, что я понял, что жизнь — чертовски хрупкая и недолговечная вещь. И грех тратить ее на то, чтобы угодить другим.

— Вы считаете, что угождать себе — это не грех, а добродетель? — тут же спросила Катарина.