Четвертый сын

Лохматую гору путешественники заприметили издалека, но с дороги решили не сходить — в конце концов, чем раньше они кого-нибудь встретят, тем быстрее все прояснится. К сожалению, не прояснилось. Тупое создание, издающее сшибающую с ног вонь, занималось делом — чистило и без того идеально вычищенную дорогу широкой деревянной лопатой. Судя по всему, кто-то забыл отменить приказ, и бедолага, вместо того чтобы веселиться с остальными тварями, вынужден трудиться не покладая рук.

Увидев путников, тролль в очередной раз выдал грустное:

— Хум-хум-хум.

И вежливо приподнял обтрепанную войлочную шляпу с широченными полями, мгновенно став похожим на человековского крестьянина, выпрашивающего деньги на пиво.

Глаза печальные. Тяжело работать в праздник…

Трудолюбивую скотину путешественники обошли по широкой дуге; тролль не возражал, вернулся к своему занятию. Но еще через полсотни шагов Бразар вновь замер: на широкой дороге стояли три белоснежные собаки. Широкогрудые, с пушистой, густой шерстью, мощными телами и длинными лапами. Пасти ощерены в звериной улыбке, демонстрирующей длинные клыки, свешиваются красные языки, по которым стекает желтоватая слюна, глаза горят.

Враг?

«Собаки, — поправила себя Гаруса. — Всего лишь собаки».

Враг появится позже.

Бразар тоже понял, что зря забеспокоился. Фыркнул, извиняясь перед хозяйкой за напрасно поданный сигнал тревоги, сделал шаг вперед и презрительно посмотрел на псин: «Что, хвостатые, будем драться?»

Тарвагские звери и так-то не подарочек для сумрачных ублюдков, а уж если хозяйка-колдунья аккуратно вплетала в растущие рога магические нити, то мелким тварям с козлом лучше не связываться. Псины здоровы, но их лобастые головы едва доходят до груди Бразара — очень удобно и для удара копытом, и для укола рогом.

«Подеремся?»

Нет, не станут.

Поняв, что нагнать на путников страху не получилось, собаки расступились, а желтоглазая сука мотнула головой и тявкнула.

— Нас приглашают в гости, — вздохнула Гаруса.

Бразар фыркнул, гордо вскинул голову и уверенно шагнул вперед.

* * *

По дороге пришлось пройти около ста шагов. Трусившие следом псины зыркали зло, но благоразумно не приближались: понимали, хвостатые, что тарвагский зверь не упустит возможности наподдать зазевавшейся твари по окороку, а связываться не хотелось. Рога, копыта, пучок раскаленных нитей в ладошке нигири — нет уж, увольте, найдем другую дичь, послабее.

Закончилась дорога на большой поляне, окруженной старыми осинами с омертвевшими, высушенными вершинами и обломанными нижними ветвями. Вдоль деревьев шла невысокая ограда, сложенная из речных камней, а внутри виднелись покосившиеся могильные плиты.

Заброшенное человековское кладбище. Типично для них: закопать мертвых где попало, плюнуть и уйти. И забыть.

«Ложь, — покачала головой Гаруса. — Все вокруг — ложь. У отрогов Мышиных гор никогда не было человековских погостов. Меня обманывают».

Псины осторожно просочились мимо Бразара и побежали к центру кладбища, к большому костру, к тем, кто грелся у огня.

К настоящим врагам.

— Мы должны пройти, — твердо сказала нигири.

Кто бы ни сидел у костра, кто бы ни встал на их пути.

«Я должна пройти, и я пройду!»

И никаких сомнений, никаких колебаний, никакой робости. Если ты дружишь со страхом, тебе не дано принимать смелые решения.

Скакун кивнул, но с места не сдвинулся: сделать первый шаг должна хозяйка.

Гаруса неспешно выпустила из ладони нити, позволив им втянуться обратно, откинула с головы капюшон и медленно подошла к костру.

— Вам неведомы законы гостеприимства, поэтому я возьму ваш огонь без спроса.

— И не пожелаешь нам здравствовать? — удивился толстяк, одетый лишь в драную собачью шубу и грубые штаны.

— Вы не живете, вы существуете, — презрительно отозвалась нигири. — Зачем вам здоровье?

— Тебе бы оно не помешало, — протянул толстяк, разглядывая обмороженные руки колдуньи. — Больно?

— Не твое дело.

Она уселась на ближайшую к огню шкуру, положила меховой сверток на колени, расстегнула шубу и вытащила из-за пазухи маленький бурдюк с молоком, согретый теплом ее пылающего в лихорадке тела.

Сидящие у огня промолчали даже тогда, когда из свертка послышался плач. Гаруса спокойно открыла ребенку лицо — возле костра можно было не опасаться мороза — и принялась осторожно кормить проголодавшееся дитя.

— Гх-км… — откашлялся толстяк. Он почесал огромный живот и с улыбкой оглядел товарищей. — Я же говорил, что будет весело.

И вцепился зубами в сочную свиную ножку.

— Нравится, когда тебя унижают? — угрюмо осведомился чернобородый мужчина, одетый в грязную дубленую куртку и такие же штаны.

— Нравится, когда меня не боятся, — неразборчиво промычал толстяк — его рот был набит мясом.

— Вот и развлекался бы с ней в одиночку.

— Кто же знал, что вы припретесь ко мне в гости?

Чернобородый ощерился, хотел выругаться, но его опередила приятельница — рыжеволосая женщина, щеголявшая по зимнему лесу в тонком зеленом платье с глубоким декольте и в бархатных остроносых полусапожках, украшенных пошлыми блестками.