Четыре фрейлины двора Людовика XIV

— Узнаете ли вы эту записку, герцогиня? — сказал король серьезным, но сладеньким голосом.

— Государь, она написана моею рукою; я не могу и не хочу этого отрицать.

— Чудесно! Теперь, скажите мне, пожалуйста, с той же откровенностью, что означают эти слова: «Чем более я тру, тем менее они растут»?

— Ах! государь, — вскричала герцогиня, падая к его ногам, — пощадите меня от подобного признания!

— Я этого не могу, сударыня; знайте, что я вас призвал к себе для того, чтобы спасти вас от публичного стыда; это побуждение дает мне все права на ваше доверие: в интересах вашей же чести, я приказываю вам говорить.

— Я повинуюсь, государь! — начала она, дрожа и краснея до корней волос. — Вот уже два или три года, как я замечаю, что мой муж мною пренебрегает после того, как он меня часто упрекал в одном недостатке… нет, я никогда не осмелюсь докончить.

— Продолжайте, герцогиня.

— Есть прелести, — начала снова обвиняемая, худая, как гвоздь, — которыми природа оделяет щедро одних женщин, а в отношении других оказываешь себя скупой…

— Продолжайте, прошу вас.

— Государь, муж мой любит только тех, которых природа щедро оделила всем…

— Оделила чем?

— То, что ещё более возвышает прекрасное сложение г-жи Монтеспан[4]

, и что, напротив того, недостает г-же Лавальер… как и мне государь.

— Ах, понял! — вскричал Людовик XIV, извиняясь в недостатке проницательности, слишком продолжительной. — И я вижу, — продолжал он, — что вы просили у Ла-Вуазен…

— Помаду, о которой она рассказывала много чудес, — прибавила г-жа Фуа, опуская глаза, — но которая мне не принесла никакой пользы.

— Это было несчастье, но не преступление, и я в восхищении, герцогиня, что избавил вас от стыда делать подобное признание в уголовном суде. Я возвращаю вам несчастную записку, причинившую вам два часа беспокойства; вернитесь спокойно в ваш отель. Я вижу здесь виновного только одного вашего мужа, пренебрегающего такой хорошенькой женой, как вы, я об этом поговорю несколько слов с герцогом. Есть более удачное средство, чем то, которое вы испытывали, чтоб получить от самой природы то, чего вы искусственно добивались; мы поговорим об этом с вашим мужем.

Наивная и доверчивая герцогиня, в свою очередь, отделалась одной этой исповедью.

Но общественное мнение успокаивалось с трудом. Арсенал продолжал действовать все под тем же именем уголовного суда и суда ядов.

Время от времени обнаруживались новые факты, доказывающие без всякого сомнения, что Ла-Вуазен и Лесаж оставили по себе последователей.

Эти новости, переданный Алену Кётлогону его друзьями, заставили его призадуматься.

Против его воли, мысли его клонились к сближению этой истории ядов с личностью таинственной женщины, украдкой ускользнувшей, с такими предосторожностями, из дома Жака Дешо, подозрительного фабриканта гороскопии и всяких мазей.

Он старался удерживаться, чтоб не сообщить о своей находке платка и чтоб тем по духам платка не открыть довольно точные указания на его владелицу. Шарль и Генрих были так хорошо посвящены во все женские придворные дела, что им достаточно было бы лишь незначительной приметы о даме с опущенным капюшоном, чтоб они могли уже указать на нее.

Но в его глазах просьба старого нищего держать в тайне эту находку, была так важна, что у него достало силы противостоять искушению, и он вошел в свою комнату, не подвергшись ему.

Глава четвертая

Придворные красавицы. — Красавица из красавиц, — Падение фаворитки. — Ущерб королю. — Заговор девиц.

На другой день, с головой немного освежённой сном, Ален с восходом солнца в обществе своих двух верных друзей отправился в Версаль.

Когда придворные фрейлины не соперничали из-за какого-нибудь прекрасного дворянина или пленительного мушкетёра, они устраивали у себя настоящее франкмасонское общество, подававшее им взаимную и преданную помощь в их незначительных сердечных делах.

Любовь и её интриги играли большую роль в их занятиях; вся жизнь их была наполнена этикетом, а хитрость и уловки составляли их специальность.

Двор притом не был монастырём, и царство г-жи Ментенон, не достигшее еще, не смотря на всё своё величие, того, чтоб приобрести много с этой стороны, ещё не наступило.

Главные приятельницы девицы Фонтанж были Анаиса де-Понс и Клоринда де-Сурдис, любимицы гг. Севиньё и Ротелина, гордившихся ими, не смущая тем этих милых девиц, которые сами далеко не скрывали, что имели двух обожателей в лице этих двух кавалеров, породивших много завистниц.

Мария де Фонтанж имела ещё и третью подругу, также фрейлину при королеве, бывшую до тех пор поверенной её самых задушевных тайн, не исключая даже самой важной её связи с Аленом де-Кётлогоном.

Это была Урания де Бовё, одна из самых обожаемых любимиц очаровательного рая, окружающего принцессу, вокруг которого безостановочно жужжала целая стая самых пленительных и обольстительных бабочек.