Четыре фрейлины двора Людовика XIV

— Девица Фонтанж пришпорила свою лошадь и отвернулась, чтоб меня не видать, а король бросил на меня такой взгляд и сказал такое слово, которого я никогда не забуду. О! оскорбление!.. и мне!.. — пробормотал он с стиснутыми зубами и с сжатыми кулаками.

— Несчастный! — вскричала маркиза. — Молчите!

— О! не бойтесь ничего, сударыня, так как я ведь их не раздавил на месте, то все кончено. Небу было угодно, или оно дозволило, чтоб мое отчаяние превзошло мой гнев.

— Бедный молодой человек!.. — сказала вполголоса девица Бовё, бросая на него трогательный взгляд.

— Я понимаю эти вещи! — сказала маркиза. — Гей! что такое?

— Это сбор.

Охота приближалась к концу, олень застигнутый при выходе из болота, вернулся на свои первые следы, чтоб спуститься именно в полукруге аллеи, по которой проезжали наши три особы в пятидесяти шагах от них. Скакала толпа охотников, свора собак так ревела, что заглушала даже эхо, трубы били сбор.

— Я расстаюсь с вами, сударыни, — сказал Ален.

— Одну минуту только, — сказала маркиза; — посмотрите же туда! Наступил конец драмы.

Обер-егермейстер подавал королю нож, чтоб нанести последний удар побежденному оленю и сдерживаемому в одно время и собаками и охотниками.

Один из последних отрезал ногу животного и подал её королю.

В продолжении какой-нибудь минуты продолжалось возбужденное в высшей степени внимание и ожидание среди этого сборища придворных, одержимых каким-то фанатизмом до всего того, что касается этикета, и всегда беспокоящихся о том, куда дует ветер.

Кому Людовик XIV преподнесет этот трофей? Если бы тут присутствовала королева, он принадлежал бы ей по праву. Но в отсутствии королевы, уже давно удаленной от всех этих весёлых празднеств, кто будет отличён этим безмолвным почтением, кто имеет такую же власть, как королева над монархом? Все, обладающие хорошим зрением, тотчас заметили приближавшийся экипаж маркизы. Осмелился ли Людовик XIV в первый раз, лишить её отличия, к которому он сам её приучил?

Он решил вопрос, не выказав ни малейшего колебания.

По его приказанию, обер-егермейстер, преклонив одно колено, подал ногу пойманного оленя Марии Фонтанж, которая, обезумев от гордости, едва не упала в обморок.

— Ах! государь мой, — сказала она, опираясь на его руку, которую он ей предложил, — вы меня ослепляете счастьем.

И весь двор преклонился, дрожа от восхищения, преклоняясь перед той, которую милость короля официально посвятила в его фаворитки.

Экипаж г-жи Монтеспан и лошадь Алена стояли довольно близко и на довольно возвышенном месте, так что от их взора и слуха не скрылось ни одной подробности всего происшедшего, а также они хорошо могли угадать, по изумлению лиц, слова, которыми обменивались придворные.

— О стыд!.. — пробормотал честный бретонец.

— Молодой человек, — сказала ему маркиза, — вы были правы, что не положились на мое влияние, я его считаю окончательно в упадке… Но терпение… я сильнее, чем это воображают… А что касается до вас, то вы теряете невесту, это правда, но у вас остаётся союзница.

— Увы! сударыня, ни вы, ни кто другой, не в состоянии более мне помочь, мне ничего более не остается.

— Что вы! А месть?

Сказав это слово и сопровождая его каким-то неумолимым выражением, она приказала своему кучеру присоединиться к охоте.

Что касается Алена, то он уже обернулся назад и на этот раз безотлагательно возвращался в Париж в лихорадочном состоянии, смешанном с бредом.

Глава девятая

Отчаяние от любви. — Мари-Ноэль сближается с нищим. — Рассказ последнего. — Разбойник, но преданный. — Выздоровление.

Ален вернулся к себе домой каким-то чудом, и инстинкт его лошади способствовал тому более, нежели он.

Его денщик и его же молочный брат, Мари-Ноэль Кермарик, испуганный его положением, употребил все усилия, чтобы уложить его в постель; он сопротивлялся и хотел немедленно ехать в Дюнкерк.

Ночью у него обнаружилось расстройство мозгов; не доставало всех людей гостиницы для того, чтоб его удержать: у него была только одна постоянная мысль — броситься через окно.

Призвали трех врачей, но болезнь его была настолько очевидна, что, по редкому согласию, все они её единодушно признали, — только каждый предписал совершенно противоположное лечение.

Бедному Мари-Ноэлю также в свою очередь угрожала опасность сойти с ума, но вдруг прибытие Шарля Севинье пришло ему на помощь. Он расположился у изголовья Алена и сменялся там с Генрихом Ротелином; оба они проводили здесь всё своё свободное от службы время.

Болезнь была очень опасна, она была именно та самая, от которой, как свидетельствуют врачи, умирают чаще всего в том возрасте, в котором находился наш герой. Но было решено, что он её перенесет.