Четыре войны морского офицера. От Русско-японской до Чакской войны

Ревизору тоже достаточно было хлопот с углем, маслом и провизией. Штурман углубился в чтение лоции Адриатического моря и исподволь начал подбирать карты и планы. Даже Чиф сбросил свою обычную флегму и стал уделять своей машине значительно больше времени, нежели имел обыкновение это делать на стоянке.

Так, незаметно, подошел день, назначенный для ухода.

В чудесное безоблачное июньское утро якорь «Хивинца» оторвался от привычного ему грунта, и две машины ритмически застучали и задвигали своими шатунами и поршнями. «Хивинец» тронулся в поход. Наши друзья – дианцы и шарнерцы – провожают нас завистливыми взорами. На юте «Дианы» видна высокая тощая фигура старшего офицера Кенди, который, отдав при нашем проходе официальную честь, делает нам вслед ручкой, а с «Amiral Charne», из одного из его иллюминаторов доносится: «Bon voyage»! Это кричит наш друг лейтенант Фурко.

Пройдя островок Суда, за которым открывается широкий морской простор, млеющий в истоме жаркого летнего дня, штурман, обхватив руками, как стан любимой женщины, нактоуз главного компаса и вперив взор в прорезы визира, весело кричит вниз, рулевому:

– Лево!

– Есть, лево, – отвечает ему снизу рулевой.

Нос «Хивинца», поколебавшись несколько мгновений, начинает катиться влево.

– Отводи!

– Есть, отводи…

– Так держать!

– Есть, так держать…

Курс проложен на Фалеро – первый порт в маршруте «Хивинца».

Ночью, справа, темная громада острова Милос ласково мигает «Хивинцу» огоньками своих прибрежных деревушек. Утром следующего дня якорь «Хивинца», поднимая каскады брызг, со звоном и грохотом уже летит в спокойные воды Фалерского рейда.

Там «Хивинец» простоял всего два дня. В Афинах – пыль, духота и греческие ароматы, основу которых составляет запах горелого оливкового масла. Весь греческий бомонд – в Фалеро. Огромный отель «Актеон» набит битком. Там же живет и супруга командира «Хивинца» с детишками Анной и Сандриком.

Гуляя с детьми по пляжу Фалеро, Вера Николаевна видит знакомую ей тощую фигуру Чнфа. На нем – синий пиджак, белые фланелевые брюки и канотье, в руках – тросточка, в глазу – монокль. Увидев командиршу, Чиф идет ей навстречу и, подойдя, снимает канотье и целует ей руку.

– Чиф, как я рада вас видеть, – радостно приветствует его командирша, обдавая запахом крепких английских духов, – вы ничем особенно не заняты?

– Ровно ничем, просто фланирую.

– Можно, в таком случае, подбросить вам, на полчасика, Сандрика и Анну? Мне нужно повидать одну даму, и я не хочу брать детей с собой. Милый Чиф, хорошо?

– Ну, конечно же, Вера Николаевна, я очень рад.

– Только условие, ничего не давайте им есть; они скоро будут обедать.

Анна и Сандрик радостно переходят под попечение Чифа, и командирша торопливо удаляется по направлению к «Актеону». Туда же, погуляв немного по пляжу, ведет Чиф вверенных его попечению детей. Около отеля – площадка с открытой сценой; на площадке – круглые столики, за которыми прохлаждаются афиняне и развлекаются представлением на сцене обычного кафешантанного репертуара.

Чиф со своими молодыми компаньонами занимает столик и требует себе виски с содой. Дети отказываются и от виски, и от соды и говорят, что предпочитают мороженое. На замечание Чифа, что мама просила ничего не давать им есть, ибо они скоро будут обедать, Анна резонно заявляет, что мороженое – не еда, так как оно в желудке, и даже во рту, тает и превращается в воду. Сандрик всецело присоединяется к мнению, высказанному сестрой, и Чиф, оставшийся в меньшинстве, сдается и приказывает гарсону подать детям мороженое, после чего вставляет в глаз монокль и все втроем начинают смотреть на открытую сцену, где уж дрыгает ногами, обтянутыми трико телесного цвета, какая-то девица сомнительной юности и загадочной национальности.

Там и нашла их командирша, спустя добрый час времени, после тщетных поисков своих детей на пляже.

Когда она, увидев их издали, с радостным – «вот они» – устремилась к ним, все трое с большим интересом смотрели на сцену, на которой какой-то дядя в цилиндре, надетом набекрень, заломив большие пальцы рук за прорези жилета, рассказывал в веселой песенке о какой-то Мариете:

Mariet-te,Comme je regret-te,

Que tes nichonsEn tirbouchon.

После первого пароксизма радости, что она нашла своих детей, настроение командирши внезапно резко меняется, когда она слышит песенку про бедную Мариету и видит, с каким вниманием ее Сандрик и Анна слушают дядю с цилиндром набекрень.

– Чиф, как вам не стыдно! Куда вы привели моих детей? – набрасывается она на Чифа.

Чиф сконфуженно поднимается со стула:

– Да мы, Вера Николаевна, просто пришли сюда отдохнуть.

– А это что? – спрашивает командирша, указывая на пустую вазочку из-под мороженого перед Анной и на Сандрика, торопливо доедающего свою порцию. – Ведь я же просила вас не давать им ничего есть! Ведь они теперь не станут есть супа!