Четыре всадника: Докинз, Харрис, Хитченс, Деннет

Вопрос 555 столь же загадочен, на этот раз в отношении «молока брата»:

Человек не может взять в жены девочку, вскормленную его сестрой или женой его брата молоком его брата.

Я не знаю, откуда происходит эта жутковатая одержимость молоком кормилиц, но она не лишена основания в Священном Писании:

Когда Коран впервые был явлен, число кормлений грудью, делающее ребенка родственником (махрам), равнялось десяти, затем это отменили и заменили известным всем числом пять[7].

Это был фрагмент ответа другого «ученого» на следующий недавний cri de cœur[8]

запутавшейся (что не удивительно) женщины в социальных сетях:

Я месяц кормила грудью сына мужа моей сестры, а моего сына кормила жена мужа моей сестры. У меня есть дочь и сын, которые старше ребенка, которого кормила жена мужа моей сестры, и она тоже родила двух детей прежде того ребенка, которого кормила я.

Не могли бы вы описать тот тип кормления, который делает ребенка махрамом, а также предписания, касающиеся остальных наших детей? Большое спасибо.

Точность предписания относительно «пяти» кормлений грудью типична для такого рода религиозной мании контроля. Это причудливым образом всплыло в фетве 2007 г., которую выпустил д-р Иззат Атиййя, преподаватель Университета аль-Азхар в Каире, озабоченный тем, чтобы запретить коллегам мужского и женского пола оставаться наедине, и нашедший для этого оригинальное решение. Коллеге женского пола нужно как минимум пять раз покормить своего коллегу-мужчину «непосредственно из своей груди». Это сделает их «родственниками» и таким образом позволит им находиться наедине на работе. Заметьте, что четырех раз будет недостаточно. Он явно не шутил тогда, хотя и отменил свою фетву после того, как она вызвала возмущение. Как вообще могут люди жить, подчиняясь подобным до безумия подробным и при этом явно бессмысленным предписаниям?

Но вернемся – возможно, с некоторым облегчением – к науке. Науку часто обвиняют в том, что она претендует на знание всего, однако эта стрела летит далеко мимо цели. Ученым нравится не знать ответ на вопрос, потому что это побуждает нас действовать, побуждает размышлять. Мы во всеуслышание признаем свое незнание, когда радостно объявляем о том, что^ʹ

нужно сделать.

Как возникла жизнь? Я не знаю, никто не знает, мы хотели бы знать, и мы энергично обмениваемся гипотезами, а также предлагаем способы их подтверждения или опровержения. Что вызвало апокалиптическое массовое вымирание в конце пермского периода, четверть миллиарда лет тому назад? Мы не знаем, но у нас есть кое-какие интересные гипотезы, которые следует обдумать. Как выглядел общий предок человека и шимпанзе? Мы не знаем, но кое-что нам все же известно. Мы знаем континент, на котором он жил (Африка, как догадался Дарвин), а молекулярные данные сообщают нам, в какое приблизительно время (6–8 миллионов лет тому назад). Что такое темная материя? Мы не знаем, и значительная часть сообщества физиков охотно бы выяснила это.

Для ученого незнание – жажда, которую приятно удовлетворить. Если же вы богослов, незнание – это то, от чего следует избавиться, бесстыдно занимаясь выдумками. Если вы авторитетная фигура наподобие папы, то можете преуспеть в этом деле, предаваясь своим частным размышлениям в ожидании того, что ответ внезапно придет вам в голову, – и тогда вы возвещаете его в качестве «откровения». Или вы можете достичь успеха, «толкуя» текст бронзового века, автор которого был даже более несведущ, чем вы.