Четыре встречи. Жизнь и наследие Николая Морозова

В связи с этой моей теорией обнаружилось одно обстоятельство, которое подтвердилось определением времени всех исторических документов, содержащих достаточные астрономические указания. Начало так называемой «истории государств и народов», понимаемой в современном смысле этого слова как последовательное повествование о взаимоотношениях выдающихся личностей с безыменными массами, выделяющими их из себя по закону случайных отклонений от средней нормы, не заходит далеко за эру Диоклетиана (284 год современного нашего исчисления). Ранее этого момента, с которого и начались связные хронологированные записи деяний отдельных лиц, возможна только обезличенная история, т. е. археология, а не «государственная история» человечества со введением в нее религиозного, политического, морального и экономического элементов. Причина такого резкого перехода от археологии к нашей современной истории, где каждая глава пестрит собственными именами общественных вождей, завоевателей; законодателей, изобретателей-и мыслителей, открывающих новые горизонты познания, заключается, очевидно, в том, что только Диоклетианом были установлены официальные придворные летописцы из грамотеев, большей частью евнухов-иноков (первичных монахов), которые записывали на изобретенной в то время папирусной бумаге деяния своих властелинов для их потомков. При царских дворцах возникли летописи, а не в отдаленных пустынях. В уединенных монастырях полуграмотные иноки могли писать летописи лишь от духа святого, если не уходили в пустыню от той же придворной должности, и были совсем не таковы, как описано у Пушкина в его поэме о Дмитрии Самозванце.

Грамотность, конечно, возникла и развилась много ранее Диоклетиана, но направилась она сначала на составление памяток чисто практического, большей частью торгового, рецептуального и поучительного характеров, а потом на воспроизведение эпических сказаний и личных фантазий, которые выводили на сиену только богов да сверхчеловеческих героев, в которых превращались и затерянные для нас навсегда реальные личности того доисторического подготовительного времени. Сказка с участием богов и волшебников предшествовала в начавшейся литературе придворной летописи, которая могла возникнуть лишь при. вошедшем в обиход чтении, а до него не имела даже и смысла. А без опоры на летописи история народов в том виде, какова она существует теперь, конечно, немыслима. Мыслима только безличная археология, тем более что и личных имен тогда не было, а существовали лишь прозвища.

Таково то основное, что я старался доказать до сих пор, а на вопрос о том, «чем я кончу», теперь мне очень легко ответить.

В следующем, седьмом, томе «Христа», который будет и последним, если удастся втиснуть в него весь уже. записанный и накопившийся в голове материал, я буду доказывать следующее.

Богатый астрономический материал, заключающийся в месопотамских клинописях, ясно обнаруживает, что все они принадлежат Средним векам, а потому полуисторическим оказывается даже и начало среднеперсидского царства времен Хозроя Ануширвана (531–579). А все, что было ранее его в этой стране, каковы древнеперсидское и псевдовавилонское царства, есть чистый миф или прямо историческое недоразумение. В связи с этим и индийский брамаизм оказывается не древним измышлением тамошних магов, а переносом туда из Византии первичного христианства, сохранившегося там почти в прежнем виде вдали от руководящих центров человеческой культуры, да и ламаизм и конфуцианство— отголоски того же хлынувшего на Восток византийского христианства еще более поздней эпохи.

В записях о кометах, которые я привожу здесь по найденным в Китае псевдолетописям XVII века, читатель найдет первый намек на то, что реальная история и этого государства за пределами Средних веков очень похожа на сказку о египетском белом бычке, приведенную во второй половине этого тома. Всего же курьезнее окажется то, что часть ее как будто выращена в римских, царьградских и даже в парижских оранжереях и только пересажена миссионерами, начиная с цитируемых в этом томе Майльи и Гобиля, на берега Гоанго и Яндзыдзяна.

В первый период византийской истории от Диоклетиана до Льва Иконобойца правильной является только придворная хронология, но никак не характеристика умственной и религиозной жизни того времени. Христианство того периода, который можно назвать дионисианским, было более похоже на современный индусский брамаизм и сопровождалось теми же самыми вакханалиями, какие описывают классические писатели. Лев III (717–741), представленный нам византийскими церковными писателями как иконобоец, был, в сущности, идолобоец, потому что греческое слово икона просто значит изображение. Он разбивал не иконы, похожие на наши, а статуи тогдашнего дионисианского классического пантеона, одновременно и совместно с агарянами, как предшественниками магометан, начавшихся лишь с Махмуда Газни, как я показываю здесь. Это была одна и та же религия и в Византии, и в Египте, это был второй период эволюции религиозной мысли на Ближнем Востоке.