Чингисхан. Человек, завоевавший мир

Дорога к унгиратам была дальняя – через горы и юго-восточный угол пустыни Гоби. Тэмуджину предстояло серьезное испытание. Все его странствия до этого состояли из переездов между летними и зимними пастбищами по долинам рек Онон и Керулен. Первую часть путешествия они провели на кручах среди черных скал, колючих кустарников и вереска. Они перебрались через гору Дархан, устраивая ночевки на берегах озер, где всегда можно было подстрелить дичь. После живописных горных ландшафтов, изумлявших Тэмуджина, отряд Есугея вышел в пустыню. Есугей объяснил сыну, что осенью пески не представляют никакой опасности: кони в хорошей форме, и его воины знают эти места, поскольку им часто приходилось совершать набеги на китайское приграничье (сегодня провинция Ганьсу). Верно, может недоставать воды. Но если прорыть колодец, то можно найти грунтовую воду. Выйдя из пустыни, монголы оказались в окружении плодородных полей, садов, посевов ржи и проса, среди оазисов, поросших ильмом, ивами и тополями.

Традиционное место встреч монголов и унгиратов находилось между урочищами Цэгцэр и Чихургу{169}

. Есугей уже рассказал Тэмуджину о некоторых трудностях в отношениях с унгиратами. Они разделялись на два клана – ниргинов и босхуров. Хотя ниргины были главнее, монголы имели дело с босхурами и их вождем Дай-сеченом{170}. Дай-сечен встретил их приветливо, но сразу же помрачнел, когда услышал предложение Есугея. Номадам более высокого статуса полагалось платить за невест. Хотя Есугей и считался предводителем племени, он был беден и мог предложить Дай-сечену в качестве предоплаты всего лишь одного коня{171}

. С другой стороны, унгиратки ценились как самые красивые женщины в степях, и Есугей уже видел Бортэ, десятилетнюю дочь Дай-сечена, и понял, что она очень подходит в жены сыну{172}. Дай-сечен, втайне рассерженный скромным предложением Есугея, выдвигал все новые требования, рассчитывая расстроить сделку после завершения формального обмена любезностями.

И тогда впервые сыграло свою роль прирожденное обаяние Тэмуджина. Сразу же проникся к нему симпатией Алчи-нойон, любимый сын вождя босхуров, и упросил отца принять Тэмуджина в семью. Дай-сечен согласился, взвинтив цену за достоинства дочери{173}

. Он возьмет коня, но Есугей обязуется возместить долг, не дожидаясь свадьбы. Он также оставляет Тэмуджина в семье и будет использовать как батрака в порядке возмещения задолженности. «Проживание зятя в семье» было распространено в монгольских степях, если жених не мог сразу же заплатить за невесту, но обычно это касалось только бедняков{174}. Тэмуджин не возражал против того, чтобы пожить в семье Дай-сечена, но его оскорбила бедность отца и собственная роль пешки в династических играх. Позже он с презрением говорил о поступке отца: «Устраивать брак ради обогащения – это удел торгаша»{175}

.

Прежде чем Есугей отправился в обратный путь, Дай-сечен рассказал о том, что их приезду предшествовал сон, будто к нему в руки сел белый сокол, держащий в когтях и солнце и луну: это доброе знамение того, что его зять будет править миром{176}. Вероятно, сновидение и примирило его с нищим зятем, который тем не менее с явным удовольствием провел три года в стане унгиратов. Предположительно, Тэмуджин работал у тестя чабаном, табунщиком или перегонщиком: степь не признает праздных людей. Эти три года в семье Дай-сечена не прошли для него даром. Познавая жизнь племени, географически расположенного далеко от родных мест, он бессознательно готовился к тому, чтобы править империей{177}. Он извлек немало полезных уроков, видел, как долги порождают вражду, как месть превращается в побудительный мотив и вендетта укрепляет родственные узы, племенную идентичность и солидарность, мешающие формированию сверхдержавы племен{178}. На его глазах разрасталась торговля унгиратов с китайцами, обитавшими на юге за Великой стеной, куда отправлялись меха, кожи, кони, овцы, валухи, верблюды, яки и соль в обмен на лаки, текстиль, слоновую кость, украшения и оружие из железа. Дай-сечен рассказывал о богатстве и могуществе империи Цзинь, и Тэмуджин недоумевал: почему же тогда цзиньцы не завоюют племена в степях и не отберут у них все то, что получают торговлей? Дай-сечен отвечал: китайцы – не воинственный народ, а Тэмуджин думал, что тогда их покорят другие племена, более воинственные.