Чингисхан. Человек, завоевавший мир

Общее благоговейное отношение к животному миру распространялось и на птиц, особенно птенцов. Очевидно, действовал инстинкт самосохранения: убийство детенышей неизбежно приведет к вымиранию всего вида{503}. Другие табу касались стихий. Особенно священным был огонь. Запрещалось вонзать в него нож и даже касаться им огня, нельзя было рядом с ним и колоть дрова: это могло означать, что и огню «отрубают голову». Боги огня тогда могут в отместку наслать лесные пожары{504}. Множество суеверий было связано с водой, видимо, в силу боязни гроз, часто случавшихся в Монголии и, вероятно, разрушительных, особенно когда они обрушивались на огромные стада в открытой степи{505}. Страхом, который вызывался сверканием молний (монголы верили, что их извергало животное, наподобие дракона), следует, очевидно, объяснять запрет на купание в струящейся воде весной и летом. Не врожденным отвращением к гигиене, как думали некоторые западные визитеры, а боязнью оскорбить духов воды, которые могут вызвать грозы и наводнения; по этой же причине запрещалось мочиться в воду или проливать что-либо на землю{506}

.

Табу, относившиеся к еде, тоже были связаны с опасениями навредить духам и демонам. Очень строго наказывалось выплевывание еды: нарушителя протаскивали через дыру в стене и казнили{507}. Запрещалось наступать на порог юрты хана. Обычным наказанием была смертная казнь, но когда Карпини и его монахи ненароком нарушили табу в 1246 году, им просто вынесли предупреждение: чужеземцы могли и не знать обычаев степей{508}. В дверном косяке и пороге для монгола заключался таинственный смысл: образы божеств домашнего очага находились по обе стороны дверного проема{509}.

Большинство запретов Чингисхан счел необходимым включить в свой новый кодекс, но главная его цель состояла в том, чтобы создать атмосферу органичной солидарности в нации и государстве, разрушить старые стереотипы культуры и мышления и сформировать новую универсальную идеологию. Он сам и вложил в свою Ясу главное противоречие, пытаясь одновременно и сохранить преемственность, и разрушить старые корни{510}

.

К сожалению, все, что касается Ясы, является предметом жесточайших научных дискуссий. Главная проблема заключается в том, что кодекс не сохранился в письменном виде, уцелели лишь отдельные фрагменты неясного происхождения. Это дает возможность некоторым скептикам в академическом сообществе сомневаться в том, что Яса существовала в письменном виде, и даже предполагать, что она вообще представляла собой лишь набор отдельных высказываний, максим и афоризмов Чингисхана, так сказать, obiter dicta[53]{511}. Скепсис выражается в самых разных формах. Некоторые авторы указывают на то, что в писаных законах не было никакого смысла, так как монголы были поголовно неграмотные. Другие утверждают, что для Чингисхана было важно насаждать веру

в существование такого кодекса, даже если его и не было в действительности, поскольку это предоставляло ему свободу действий в обнародовании законов, которые в другом варианте воспринимались бы как приказания и указы деспота{512}. Арабский ученый Ибн Баттута в то же время заверяет нас в том, что полный текст документа действительно существовал в исполнении на уйгурском языке{513}. Так называемая «Великая книга Ясы», возможно, была неким справочным пособием для императора и имперских юристов наряду с публичными указами, широко применявшимися и известными под названием «билики»{514}. Имели хождение и «малые ясы» – сборники племенных и клановых обычаев, народных традиций и нравов. Они почитались, но если вступали в противоречие с Великой Ясой, то побеждали положения главного закона.

Если Великая Яса была действительно эзотерическим документом и, как и «Тайная история», была доступна только элите под предлогом того, что она священная или запретная, то возникает закономерный вопрос. Зачем кому-то понадобилось держать в неизвестности положения закона, которые в то же время надлежало соблюдать?{515}

Такая ситуация неизбежно порождает проблемы почти библейского толкования Ясы, явно обреченного на искажения. Кроме хорошо известного принципа, гласящего, что незнание закона не освобождает от ответственности, существует и другое правило, уходящее своими истоками в глубокую древность и утверждавшее, что не может быть тайных законов: lex non promulgata non obligat[54]. Однако, судя по многим свидетельствам, аргумент «таинственности», несмотря на оригинальность, явно страдает экзальтацией. Сторонники этой точки зрения любят ссылаться на то, что о Ясе совершенно не упоминает великий персидский историк Рашид ад-Дин, хотя ясно, что уже тогда кодекс был признанной частью правого мирового поля и не нуждался в разъяснениях. Кроме того, другой не менее авторитетный историк, Джувейни, уделяет документу большое внимание, и его свидетельства можно игнорировать только в том случае, если к нему злонамеренно применить аргументы ad hominem[55]{516}.