Чингисхан. Человек, завоевавший мир

Во многих случаях Яса просто констатировала привычки. Показательный пример – угроза опалой лжецам. В монгольском образе жизни ложь всегда подвергалась осуждению (хотя в отношениях с другими нациями монголы были искусными ловкачами). Можно привести известную историю, иллюстрирующую то, насколько монголы не любили, когда их заставляли «говорить то, чего не было» (по выражению Джонатана Свифта)[58]. Во время афганской кампании в начале двадцатых годов XIII века двоих часовых, заснувших на посту, привели к командующему, и они на допросе признали, что задремали, хотя и понимали, что признание означает верную смерть. Один афганец изумился и честности монголов, и суровости наказания, на что командующий ответил: «Чему вы удивляетесь? Вы, афганцы, отдаете такие же приказы и продолжаете лгать»

{558}.

Определенная «народность» Великой Ясы, безусловно, иллюстрируется ее связью с традициями и обычаями степной жизни, но не только. Можно отметить и другие факторы. К примеру, следуя своей идеологической стратегии равенства (по крайней мере, в пределах армейской меритократии), Чингисхан будто бы хотел установить «ящик для жалоб» на столбе посередине своего лагеря. Любой из его подданных мог написать жалобу или петицию, скрепить печатью и положить в ящик. Хан затем каждую пятницу вскрывал бы ящик и принимал решения{559}. К сожалению, мы не располагаем данными о том, насколько успешной оказалась эта инициатива. Он также пытался инкорпорировать в положения Ясы некоторые элементы несторианского христианства (люби своего ближнего, молча сноси оскорбления, подставь другую щеку), имея в виду, конечно, что все эти рекомендации даются только монголам касательно их отношений только с монголами. Один историк писал в этой связи: «Если правило любить ближнего, как самого себя, не отвечать на оскорбления и так далее было частью положений Ясы, нарушение которых каралось смертной казнью, то первым человеком, заслуживавшим смерти, стал бы сам Чингисхан, стерший с лица земли такие города, как Газни, Балх и другие и посекший мечом их обитателей»{560}

. Тем не менее, несмотря на все попытки учесть народные традиции и интересы, Великая Яса была инструментом укрепления гегемонии аристократии и подавления простых людей. Главным аргументом в защиту Чингисхана было бы лишь то, что до него убийства, прелюбодеяние, грабежи и изнасилования были обыденными в степях, при нем и после него они случались редко{561}.

Напрашивается следующий более или менее благоразумный вывод: Великая Яса подобно двуликому Янусу была обращена и в прошлое – кодифицировала важнейшие нравственные и культурные правила степей – и в будущее – пыталась предупредить проблемы мировой империи. Некоторые историки обнаружили разнообразные сторонние влияния на кодекс Чингисхана. По мнению монголоведов, во многих положениях просматриваются явные следы каракитайской культуры{562}. Это спорное предположение, тогда как для всех совершенно очевидно существенное влияние китайской культуры, особенно после 1218 года. Достаточно привести один типичный пример. В Ясе говорится о битье палками, что является китайской техникой; монголы до Чингисхана всегда использовали кнуты. Очевидно китайское влияние и в том, что после ухода из жизни Чингисхана смертную казнь все чаще стали заменять штрафами и выкупами

{563}. Иногда обращают внимание на парадоксальное противоречие между общим вольным отношением монголов к сексуальным связям и жесткими положениями Ясы, касавшимися адюльтера: в этом противоречии обычно тоже усматривают воздействие китайской культуры{564}. Некоторые историки говорят, что едва положения Ясы получили сколько-нибудь широкое признание, как их начали выхолащивать, и главным виновником был великий хан Угэдэй (преемник Чингисхана), поборник ислама{565}

. Его свирепый брат Джагатай был ярым хранителем Великой Ясы и противником ислама, но Угэдэй считал, что религиозная терпимость гораздо важнее для сохранения и безопасности империи. Некоторые постановления Угэдэя, дававшие привилегии фаворитам так называемыми «ярлыками», вступали в противоречие с духом кодекса законов отца{566}. Позднее монгольские ханы принимали законы по своему усмотрению и утверждали, что они полностью согласуются с положениями Великой Ясы, хотя это и была явная ложь. Ради утверждения собственной легитимности никто не осмеливался даже косвенным образом умалить значимость деяний Чингисхана, поэтому все прилежно следовали политике «благородной лжи» или «благой фикции»{567}.