Чёрная кошка в оранжевых листьях

А люди в горах — они, позевывая, выходят рано утречком из хаты в огород и эту спутниковую тарелку — тырк в землю, прямо между грядкой с ноготками и кустами ежевики. И вот вам пожалуйте, смотрите себе на здоровье: тут тебе и Канада, тут тебе и Польша, и Венгрия, даже Москву можно поймать.

А бывает еще, когда собака Шарик лапу на антенну подымет, все — можно даже Юпитер поймать. Какие-то сигналы инопланетные, какие-то звуки чудные фантастические, всякие искристые стрелы по экрану рассыпаются… Неопознанные летающие объекты тут же в небе начинают шнырять туда-сюда в панике, мол, ой, шо делается, мамочки! Смотрите-ка, у этих вот в горах высокие технологии, они, эти люди в горах, нас рассекретили, они поймали наши тайные переговоры со штаб-планетой… Ай, что будет!

А это всего лишь Шарик, Ивановой собака, мордатый, драчун и забияка с рваным ухом, щедро пописал на антенну телевизионную.

ТЕЛЕЗИРКА И УАЗИНГ

Тут однажды одну бабу Марию снимали на камеру. Ну, то есть приехал какой-то уважаемый телеканал, баба Мария села на лавочку нарядная такая, улыбчивая, румяная, умытая — готовилась… Хата побелена, дворик убран. Сидит баба Мария, вышивает образцово-показательно, песенку поет про то, как была она рудая, то есть рыжая. И все хлопцы за ней табунами таскались.

Но видно было по ней, чего-то очень нервничает, мол, побыстрей бы надо, побыстрей. Телевизионщики понять никак не могли, куда ей, старушке, так торопиться. Оказалось, причина была. Не успели они собрать свою аппаратуру и сняться со двора, как загудел, зарычал вдали мотор, заскрипели тормоза, приехал, явился муж бабы Марии, Олексий. Мария — большая, медленная, томная, Олексий — мелкий вуйко с усами и маленькими лукавыми глазками, вертлявый, дерзкий, мосластый, тощий. Он на своем уазике обычно возит туристов по горам. Знаете, есть сейчас такая услуга «джипинг», да? Ну вот, дядько Олексий там в этом «джипинге» подрабатывает на своем уазике, то есть предоставляет такой сервис чуть подешевле — «уазинг». Списанный с погранзаставы «уазик» обварил крепкими дугами, иначе он бы не прошел в те места, куда проходит. Теперь его машина не то что на одном колесе, боком лежа, стоя на задних колесах, она даже с горы на гору перепрыгивать может.

Ну, приехал Олексий, походил молча руки в боки, покивал, мол, та-а-к, значыть, ага-а-а… ага-а-а… Телебачення, ага… Зъёмки тут устроила, значыть, пока меня дома не было… Ага… Без меня, значыть!

Словом, устроил Олексий день газды. День хозяина, значит. Гонял жинку, воспитывал, почему его сниматься не подождали, чем он хуже. Чоловик он ей или хто, главный он в семье или как. Газда он в доме или где. Сама в кино знималася, значить, светило вышивальное, артыстка мелкотравчата, телезирка, а его, значыть, не подождала?!

— О! — кричал дядько Олексий. — Я еще помню, как я молодой был, а твой батько не хотел тебя за меня отдавать, что я из лемкив… А твой батько из бойкив! А оказалось, шо он из цыган румунських, а никаких не из бойкив!!! Ах ты, бисова дочка!!! На телевизор зниматыся?! Га?! Я тэбэ просыв, звары мени кулешу запашну с когутыком в печке, чтоб дымком пахла, а ты сказала, шо нема дров, сказала чи не?!

— Та, чоловиче, то колы ж було… — пыталась возражать баба Мария.

Дядько Олексий стал вспоминать все обиды, накопленные за всю жизнь: и что в газете Марийчин портрет був, а его — не був. И что ее на первомай наградили грамотой, а его нет. И что ее на радио с песнями записывали, а его — нет. И что к ней с журнала «Жинка» приезжала корреспондент, а на него и внимания не обратила.

— Щас буду курыть и напиваться! — пригрозил Олексий.

Быстро сориентировались. Баба Мария и ее подружки тайком попросили соседского зятя из Путилы с видеокамерой, чтоб приехал снимать Олексия, мол, вот, приехали продолжать съемки, еще Олексия надо доснять. Что вышивки, подумаешь, вот дядько Олексий — да! Уазинг! Газда!

Народу набежало, соседей, нависли на заборе, опять у этих телебачення! Соседский зять скомандовал:

— Выходьте, панэ! Знимаю!

Во двор неспешно и величаво вышел дядько Олексий, одетый в новенькую вышитую сорочку, под горло завязанную на витой шнур с красными кистями, его волосы мокрые были старательно зализаны назад. Он важно опустился на лавочку, с достоинством сложил руки на коленях и застыл. Даже дыхание затаил, так оцепенел.

— Та ж вы рухайтэсь, пане Олексий. (Мол, двигайтесь.) Цэ ж нэ фотоаппарат, а камэра. Вправо головою, вливо похытайтэ, посмийтеся трошки… — посоветовал оператор.

— Я шо, не знаю, як на телевизор зниматыся, чи шо? Вы мэнэ, панэ, выбачайтэ, алэ йдить вы… — Олексий вежливо, но уверенно назвал конкретный адрес, почти не разжимая рта, и опять застыл, прижавшись спиной к стене хаты.