Чёрная жемчужина Аира

«…и сообщаем, что мсье Анри Бернар болен и уже едва ли поправится. Согласно его воле и составленному завещанию, он желает перед смертью видеть вас самолично. Если вы приедете к означенному выше сроку, то, согласно его воле, мадмуазель Летиция Бернар унаследует двадцать тысяч туасов земли в низовьях реки Арбонны, отведенных под плантации сахарного тростника, ферму Утиный остров (ниже приложено описание), рабов в количестве сорока двух душ, из которых мужского полу двадцать три, женского полу четырнадцать, трое детей до семи лет и двух младенцев, сахарный пресс, пять мулов, а также…».

Дальше шло подробное перечисление утвари, мебели, инструментов, повозок, упряжи, собак, ружей и прочего имущества её деда по отцовской линии — Анри Бернара, человека, которого Жозефина Мормонтель — её бабушка по материнской линии — ненавидела, наверное, больше всех на свете. Кроме этого упоминались ещё какие-то облигации компаний, названия которых ни о чём не говорили Летиции, долговые расписки, по которым можно было требовать уплаты, и ещё множество бумаг, о которых она не имела ни малейшего представления.

Летиция ещё раз пробежалась глазами по тексту и отметила про себя, что помощник нотариуса, составивший описание имущества, в письме то и дело сбивался на креольский диалект, добавляя в слова лишние буквы там, где не надо, и убирая буквы там, где они были на своём месте. И эти слова всколыхнули в её душе воспоминания о давно забытом детстве.

Вообще-то, Альбервилль она помнила смутно. Океан, жара, шумные улицы, ажурные балконные решетки и крашеные в яркие цвета фасады домов, а ещё повсюду мох — «ведьмин волос»*, что свисал со старых деревьев. Его седые нити раскачивались на ветру, а по ночам в них прятались светлячки.

*прим. — «испанский мох». Аэрофитное растение, лишённое корней и цепляющееся за кору деревьев  тонкими, почти нитевидными стеблями, свисает с ветвей.

Плантация их семьи была не так уж далеко от города — день пути вверх по реке. Красная земля, белый дом с колоннами в тени старых дубов, бесконечные ряды сахарного тростника и кофе…

А в Альбервилль они иногда выезжали на праздники. Сначала в экипаже, но мама, помнится, не любила трястись по пыли, и с тех пор, как в низовья Арбонны из столицы начали ходить небольшие пароходы, путешествовали всё больше по реке. Мутные жёлто-бурые воды плавно несли их, мерно покачивая, как в колыбели, а мимо проплывали ухоженные поля, заросли болотных кипарисов и острова с бесчисленными стаями птиц. На верхней палубе под тентом можно было неторопливо пить кофе, наслаждаясь лёгким ветерком и разговорами.

Сколько ей было лет, когда эпидемия чёрной лихорадки нагрянула в низовья Арбонны? Кажется, четыре года…

Почему-то в памяти яркими остались именно запахи: кофе, патоки, гвоздичного дерева… и дыма. Лихорадка охватывала одно поместье за другим, спускаясь вниз по реке, убивая уже не десятками — сотнями, и обезумевшие люди жгли хижины вместе с больными рабами, стараясь остановить болезнь.

Не остановили…

Но этот запах Летиция помнила до сих пор.

Та лихорадка унесла жизни и её родителей. А её вот спасти успели: старая нянька убедила деда отправить Летицию к бабушке в Старый Свет. Дед почему-то сначала был против, но потом сказал, что так оно и лучше, с глаз долой — из сердца вон: смерть любимого сына, кажется, повредила его рассудок. И её вместе со старой ньорой по имени Роза отправили за океан на огромном пароходе, который и запомнился ей сильнее всего: большой, белый, с тремя толстыми трубами, из которых валил чёрный дым. И пах этот дым приятно — углём, а не…

Впрочем, Летиция старалась гнать от себя воспоминания о том, чем пах дым от сожжённых хижин рабов.

С того момента дед будто вычеркнул её из своей жизни: писем не писал, в гости не приглашал и поздравления внучки с Божьим днём игнорировал. Лишь выделил сумму на содержание и на том благополучно о Летиции забыл.

А вот теперь неожиданно вспомнил.