Чёрный ящик

Я шел позади всех и смотрел на то, что осталось от поселка. Странно, но сейчас я почему-то не испытывал того чувства, что охватывало меня утром. Мне не казалось, что я. проникаю в какую-то тайну. Не было того ощущения страха, которое останавливало нас, мальчишек, далеко от одинокой избы на выселках. Все обыкновенно: дома, видно, сгорели, когда жителей здесь не было. Похоже, когда занялось пламя, не было ни криков, пи суеты. Отгорело и погасло само собой. И никакой трагедии тут не происходило.

И снова вспомнилось детство, только уже другое время. За нашей деревней стоял заброшенный смолзавод. Само здание кто-то разобрал и увез, оставались лишь его фундамент, горы древесного угля вокруг, разбитые бочки, выкорчеванные на перегонку, но брошенные сосновые пни. Там тоже были заросли малины, а еще – множество змей. Мне казалось, что змеи живут там, что эта змеиная деревня такая же, как и наша. Мы ходили па смолзавод есть малину и бить гадюк. Кто-то сказал, что за одну убитую змею отпускается сразу сорок грехов, и мы колошматили их десятками: блестяще-черных стремительных, ленивых полосатых, бурых с желтым зигзагом по спине. Поскольку грехов у нас было еще мало, мы «отрабатывали» их впрок, и я теперь, видимо, обеспечен на отпущение грехов всей жизни. Битых змей мы относили на муравьиные кучи и отдавали на съедение муравьям. А мальчишки постарше, уже парни, отрубали головы гадюкам, заматывали отруб изолентой и несли вечером в клуб пугать девчонок. Девчонки визжали, бледнели, тряслись от страха…

Дом Худякова стоял на окраине Плахнио, однако примыкал к сгоревшим избам вплотную. Сразу у крыльца виднелся новый сруб колодца, аккуратно закрытый крышкой из толстых половых плах. Тут же – раскатанные в беспорядке бочки, стол, заляпанный чешуей и почерневшими кишками, над которыми вился рой блестящих зеленых мух. Мы поднялись на крыльцо, и Гриша, скорчив гримасу вежливости, осторожно постучался. Дверь, обрамленная толстенными косяками, гулко отозвалась, но никто нам не ответил. Гриша толкнул ее плечом, и мы по одному вошли в избу.

В нос шибануло крепко посоленной рыбой, махорочным дымом и сыростью. Худяков, босой, в широких брезентовых штанах на резинке, в клетчатой старой рубахе, сидел возле раскаленной печи и мешал что-то в крутобоком закоптелом чугуне. Черные волосы слиплись от пота, красное широкоскулое лицо блестело, словно он только что выскочил из парной. На вид Худякову было около пятидесяти, однако в его движениях было что-то старческое, усталое. Увидев нас, он вынул из чугуна деревянную меселку, лизнул ее и опустил руки.

– Здорово, хозяин! – сказал Гриша и стащил с головы кепочку. – Чего это так натопил? Жара на улице.

Худяков обвел нас глазами, и в это время кобель выскочил из-под скамьи, встал возле хозяина и ощерил пасть. Мгновенно откуда-то появилась сука, сверкнула белками глаз и села по другую сторону от хозяина.

– Во, гостей встречают! – засмеялся Гриша,- Классные псы у тебя, хозяин…

Кобель сделал стремительный рывок вперед, но остался на месте и приглушенно заурчал. Сука приподняла голову, ткнулась носом в меселку, которая была в руке у Худякова, всхрапнула и вдруг, скосив глаза на хозяина, по-воровски лизнула полосатую от накипи деревяшку.

– Здорово, – сказал наконец Худяков и снова опустил меселку в чугунок. Голос у него был низкий и гулкий.

– Да, собачки у тебя, – протянул Гриша. – Рыбы нам не продашь, а, хозяин? Тридцать кило. У нас едоков много…

– Продашь… – проворчал Худяков, расплескивая кипящее варево на горячую плиту. – Вы чо, купцы, что ли?.. Приехали, и все вам продай да продай… Сами ловите.