Чёрный всадник

Когда после полуночи беглецы собрались, наконец, в условленном месте, укрылись под защитой высоких земляных стен старого городища от ветра и снегопада, никто не представлял, сколько людей тронулось в путь. Думали прежде всего о том, чтобы поскорее подальше отъехать от города и оторваться от погони. Им посчастливилось: метель не утихала два дня и быстро заметала их следы. Только к концу второго дня в каком-то разорённом хуторе с несколькими заброшенными хатами остановились на ночлег. Арсен и Палий, обойдя все подводы, выяснили, что с ними ехало, включая тех смельчаков, которые вместе с Саввой Грицаем помогали в Немирове, и дубовобалчан во главе с Иваником, сто семьдесят человек. Это уже была порядочная группа людей, которых объединяла общая цель — уйти из-под власти турок и неистового Юрася Хмельницкого. Все они сразу признали Палия своим вожаком и прислушивались к каждому его слову, тем более что он был казачьим полковником.

Пересчитав людей и проверив, сколько съестных припасов — муки, крупы, пшена, мяса и солонины — оказалось при них, Арсен и Савва поспешили к Палию.

— Что будем делать, батько Семён? Припасов всего на неделю… Ну, если животы подтянуть, на две… А до весны далеконько! — сказал Арсен. — Коней совсем нечем кормить…

— И куда путь держим? Люди должны знать, — добавил Савва.

Они стояли поодаль от всех. Промёрзшие люди начали собирать сухой хворост для огня и сдирать с уцелевших хлевов соломенную кровлю, чтобы покормить лошадей. Женщины и дети разбрелись по хатам. В одну из них молодой Семашко с матерью, Якубом и Яцько перенесли из саней тяжело больного отца, угасавшего на глазах.

Палий задумчиво смотрел на заснеженные просторы, над которыми опускались синие сумерки, на уставших людей. Глубокие заботы волновали его.

— Сейчас у нас единственный путь — на север, к Полесью, — сказал он. — Таков приказ Серко… А оттуда — к Киеву. Мы должны предупредить киевского воеводу, что турки готовятся напасть на город… Думаю, за неделю доберёмся туда.

— Кто там нас ждёт, на Полесье? — разочарованно протянул Савва.

— Так, может, ты предложишь что-нибудь другое?

— Да нет.

— Доберёмся до Киева — там видно будет, что делать, — сказал Палий. — Среди своих людей не пропадём… А харчи надо экономить.

Ночью их позвали к Семашко: Мирону стало хуже. Помимо того, что сильно распухли и почернели ноги, у него началась жестокая лихорадка. Его уложили на тёплую лежанку, прикрыли кожухом, но ему все равно было холодно, от озноба зуб на зуб не попадал. И сын, и жена, и две маленькие дочурки не отходили от больного.

Губы его пересохли, глаза горели страшной болью. Видно, болело у него не только тело, но и душа. Он метался на облупленной, давно не белённой лежанке и ежеминутно просил пить. Феодосия и дети подавали ему глиняную кружку, и он пил, стуча о неё зубами.

Когда Семён Палий, Арсен и Савва остановились у изголовья, Мирон открыл глаза, слабо улыбнулся.

— Помираю я, — послышался его тихий голос. — Доконали меня проклятые янычары… Доконали, черт их побери! Спасибо тебе, Семён, друг мой давний, за то, что с друзьями вызволил, спас меня… За то, что помру я не в смрадной яме, а на руках у любимой Феодосии и деток дорогих… Спасибо вам, друзья.

Казаки печально стояли возле больного. Чем могли они помочь ему? Ведь смерть витала над ним и тень её уже коснулась лица.

Отдохнув и собравшись с силами, Мирон пристально посмотрел на жену с детьми и голосом, не терпящим возражения, приказал:

— Феодосия, выйди с детьми на минуту! Я должен сказать кое-что Семёну и его другу… А также Савве…

Феодосия и дети вышли. Мирон немного помолчал, потом протянул руку Палию:

— Семён, друг, дни мои сочтены, и не сегодня-завтра я предстану перед богом. Помирать мне не страшно. Жаль только так рано расставаться с белым светом… Но и это пустое!.. Мучит меня лишь мысль: как жить Феодосии с малыми детьми? Пропадут они одни… Знаю, Савва будет помогать, он добрый… Но у него своя семья…

— Зачем об этом думать, брат? Даст бог, не помрёшь, — постарался утешить больного Палий. — И не год, и не два побродишь ещё по свету!

— Э, братик, чует моя душа, что и этой весны уже не увижу. Вот лучше послушай, что я тебе скажу…

— Говори.

— Семён, пообещай, что после моей смерти ты не оставишь на произвол судьбы жену и детей моих… Возьми их под свою опеку… Ты вдовец, я знаю… И тебе, ещё не старому человеку, тоже нужен домашний уголок и заботливые женские руки. Поверь мне, лучшей женщины, чем Феодосия, на всей Украине не сыщешь… Так поженитесь если, конечно, она захочет, и будьте счастливы!

— Мирон, о чем ты говоришь?! — воскликнул потрясённый Палий. — Ты ещё живой. И мы надеемся, будешь жить.

— Нет, я уже собрался ad patres[39]. Больше того, мне кажется, я говорю с тобой уже с того света… Поэтому не перечь мне. Будь настолько добр, пообещай, что сделаешь так, как я прошу…

— В этом можешь не сомневаться: я позабочусь о твоей семье. Вот только что касается Феодосии…

— Что именно?

— Ты не имеешь права навязывать ей свою волю. Сам знаешь, жена, мать у нас на Украине — всему голова.