Числа Харона

Он быстро встал, распахнул окно и выглянул во двор. Запах смолы, пыли и помоев показались ему прекрасным ароматом по сравнению с миазмами, которые выделял ученик. Попельский глубоко вдохнул воздух и обернулся к парню.

— Выйдите отсюда и больше никогда не приходите в таком состоянии! — медленно проговорил он, чтобы как можно замедлить выдох.

— В каком таком состоянии? — нагло спросил Шандровский.

— После тренировок.

— Почему это? — парень повысил голос.

— Потому что от тебя немилосердно воняет! Как от сточной канавы!

Ученик спрятал тетради и посмотрел на Попельского долгим взглядом. Тот не сразу понял, что означает поведение Шандровского. За этим могли прятаться покорность или гнев.

— Я тоже сыт вами по завязку. И видом вашей лысой балды!

После этой длинной фразы Попельский едва не упал в обморок от вони.

— Вон!!! — рявкнул он.

Ученик сплюнул на ковер и быстро выбежал из квартиры. Попельский не задерживал его. Во-первых, результат погони за спортсменом мог быть жалким, во-вторых, если бы он догнал Шандровского, то должен был бы снова с ним общаться. А этого он стремился избежать. Попельский даже радовался, что больше не будет иметь дела с Болеком, зато может встать у окна и насладиться ароматами нагретого солнцем двора.

В кабинет прибежала Рита.

— Папочка, а почему ученик так быстро от вас вышел?

— Потому что оказался неготовым к уроку, моя маленькая, и я накричал на него, видишь? Ты должна всегда старательно учиться, иначе учитель наорет на тебя в школе.

Попельский схватил дочь в объятия и крепко прижал к себе. С нежностью вдыхал запах дешевого шампуня, которым дочка часто мыла голову, наслаждался ее чистым дыханием.

— Пойдем теперь к Залевскому по прянички, дорогая?

— Ты не успеешь, Эдвард, — Леокадия стояла на пороге и кивнула головой ученице, с которой как раз закончила заниматься французским. — Кроме того, этих лакомств мы себе уже не можем позволить.

Отец и дочь посмотрели на Леокадию. Оценивали ее стройную и ловкую фигуру, удлиненное лицо, безупречный макияж и ровненько подстриженные волосы на затылке. Каждый обратил внимание на другое: отец на кузинины чулки, которые Ганна принесла сегодня из «мастерской художественной штопки», и окрашенные алым лаком ногти; девочка — на сжатые тетины губы, которые только что запретили ей пойти с папой в любимую кондитерскую.

— А почему это мы не успеем, Лёдзю? — спросил Эдвард, преисполненный дурных предчувствий.

— Потому что через сорок минут, — Леокадия взглянула сначала на часы, а потом в блокнот, с которым не расставалась, — приходит последний ученик, Артур Батлер. И ты должен переводить с ним Ксенофонта.

Попельский стиснул зубы так сильно, что аж мышцы задергались под кожей. Вытащил из кармана злотый, старательно осмотрел монету и снова спрятал. Потом взял дочку за руку и вышел в прихожую, молча обходя Леокадию и не глядя ей в глаза. Девочка весело подпрыгивала, схватившись за отцовскую ладонь.

— Оденься, малышка! — сказал Эдвард. — Пойдем купим «юрашков»!

Леокадия молча смотрела на кузена.

Записная книжка словно приросла к ее бессильно опущенной руке. В ней виднелись четко записанные часы уроков и таблица с итогом ежедневных расходов.

— Ты уже выгнал нынче одного ученика, — отозвалась Леокадия по-немецки, чтобы не поняла Рита. — И не примешь второго. Мы потеряли целых пять злотых.

— Я верну тебе вдвое больше, — ответил Попельский на том же языке, вытирая пыль с ботинок мягкой тряпкой и избегая взгляда кузины.

Она очень хорошо знала все его пустые обещания и на протяжении последних двух лет наслушалась их немало. Леокадия много ожидала от Эдварда, но он не менялся вот уже десять лет. Разве что к худшему. Весь мир катился неизвестно куда. Сбережения таяли, пострадавшие от кризиса люди выбрасывались из окон отеля «Жорж», как вот недавно какой-то волынский землевладелец, а маленькая Рита все сильнее ненавидела тетю. И только зеленые глаза Эдварда постоянно излучали упрямство.

— Что мне сообщить Артуру Батлеру, когда он придет? — тихо спросила Леокадия.

— Дорогая моя, пожалуйста, всем нашим ученикам скажи только одно, — медленно произнес Эдвард, решительно вглядываясь в ее большие глаза, — чтобы они пользовались мылом и зубным порошком.

V

Начальнику Следственного отдела Иерониму Коцовскому доверенный сыщик давно уже доложил, что подчиненные называют его Подарком столицы. Свое прозвище Коцовский воспринял с удивительным спокойствием, понимая, что во Львове он человек чужой, к тому же из Варшавы, а потому не может рассчитывать на слишком теплый прием. Львовяне отличались непонятной ему галицкой, почти столичной самовлюбленностью, однако, к счастью, относились к чужакам не с ожесточенной ненавистью, а с неким снисходительным пониманием. Это проявлялось не в пренебрежении или агрессии, а скорее в том, что каждого «нельвовского парня» они принимали высокомерно, постоянно объясняя при этом: «А у нас во Львове…».