Числа Харона

В кармане пиджака чувствовал тяжесть пистолета. Это был приятная и бодрящая тяжесть, которая гарантировала исполнение ожиданий. Граф похлопал оружие сквозь ткань брюк. «Буйко, — думал он, преодолевая последние ступеньки, — напишет письменное опровержение, когда я приставлю ему пистолет к виску, и будет отрицать свои лживые обвинения. А завтра, получив другие, реальные аргументы, выступит со мной на пресс-конференции с заявлением о том, что все якобы найденное им о еврейском происхождении госпожи графини было ложью, обычной сфабрикованной фальшивкой, потому что таким образом он хотел выкинуть глупую шутку своему бывшему сокурснику».

Добрался до двери на последнем этаже. Вытащил пистолет и постучал рукояткой по косяку. Послышался шорох. Дверь открылась, на пороге стоял Эдвард Попельский в одном нижнем белье.

— Простите меня, пан граф, мою необычную одежду, — улыбнулся он приветливо, — но это из-за страшной жары на чердаке.

Бекерского часто удивляли не какие-то очевидные вещи, а самые обычные мелочи. Когда мать недавно рассказала ему, что она еврейка, граф в первую минуту не придал веса ее словам, зато сосредоточился на отстегнутой пряжке материнского левого ботинка. Невероятно удивленный, спрашивал сам себя не о том, почему только сейчас ему открывают мрачную семейную тайну, а почему мать до сих пор не избавилась от этих давно уже немодных ботинок с пряжками.

Так и сейчас его нисколько не удивило присутствие Попельского. Поразило другое. После первой встречи с ним Бекерский считал его за педантичного и опрятного джентльмена, настоящего денди! А не за неряху, который в одних кальсонах стоит на пороге вонючей комнатушки и сам, видимо, изрядно попахивает. Но интуиция подвела Бекерского. Смрад, который он только что ощутил, не шел ни от детектива, ни из квартиры, его источник находился у графа за спиной.

Обернулся.

Поздно.

На спину ему упало крепкое тело. Рот и нос заткнули чьи-то липкие ладони. Граф сам не ведал, от чего потерял сознание: от удара головой об пол или от вони нападающего. Очнулся через полчаса. Обстоятельства этого пробуждения ничуть не напоминали утреннего. Не было лучей солнца, что пробивались сквозь щели в сарае, зато глаза слепил резкий свет настольной лампы, направленной прямо ему в лицо. Вдыхал запах не сена, а кислую вонь помойки во дворе. Рядом не было молодой женщины, в чьих глазах Бекерский видел купленную за деньги преданность, зато сидел крепко сложенный лысый мужчина, который всматривался в него так приветливо, словно бык в красную тряпку во время корриды.

В помещении чувствовался странный химический запах, откуда-то знакомый графу. Хотел встать, но не смог. Дернулся изо всех сил. Веревка врезалась ему в запястья.

— Мне бы очень хотелось еще поболтать с вами, пан граф…

Тщательно одетый в летний костюм и шляпу, Попельский сидел в странной позе, опираясь подбородком на ладони, а ими — на спинку стула.

— Я давно мечтал спросить вас, что чувствует тот, кто унижает другого человека, — взял сигарету и сунул ее в рот, но не прикурил. — Ой, нет, нет! — легонько хлопнул себя по руке. — Не кури сейчас, Эдвард, потому что это будет иметь трагические последствия для этого дома!

Бекерский недоверчиво смотрел на Попельского, который внезапно начал говорить сам себе.

— Жаль, что у нас нет времени на философские разговоры, — детектив поднялся и подошел к портьере, которая легонько колыхнулась от сквозняка. — Мы еще будем иметь возможность поговорить о унижении, вине и наказании… Сделаем это тогда, когда я навещу вас в тюрьме, в камере, где вы будете находиться в окружении голытьбы, которая ненавидит аристократов. Я приду к вам и спрошу: что чувствует человек, которого ежедневно унижают? Ежедневно стирать носки сокамерникам, выдавливать им прыщи на яйцах и подтирать волосатые задницы…

— Ты, паршивая собака! — Бекерский яростно дернулся, но веревка не поддалась. — Мой один-единственный звонок разрушит твою карьеру…

— Адвокат будет защищать тебя, — невозмутимо продолжал Попельский, — ссылаясь на преступление в состоянии аффекта. И суд ему поверит, разве что я докажу перед трибуналом, что ты совершил умышленное убийство… Однако на самом деле суд не имеет значения… Я твой судья, и мне известно, что ты хладнокровно убил Леона Буйко. Чтобы получить власть над людьми, так же, как имел ее надо мной, на берегу этого чудесного потока в твоем поместье…

— Что ты выдумываешь, падлюка! Я никого не убил! А Буйко был у меня! Рассказывал про числа Харона! Хотел, чтобы я заинтересовался его теорией, и просил у меня денег!

— Важно, чтобы суд поверил, что ты убил Леона Буйко.

— Ты сумасшедший!

— Смотри!

За откинутой портьерой граф увидел ужасную картину. Посреди комнаты, рядом с железной кроватью, стояло большое ведро, над которым висел человек. Темная поверхность словно перерезала шею мужчины, погруженного с головой в посудину.