Число власти

— Контора глубокого... А, понял! КГБ, да?

— Ну, я не такая старая, вывеску они к тому времени уже сменили, но по сути... В общем, начались намеки, что не худо бы кое-какие разговорчики записать да кое с кем перед скрытой камерой попозировать... Ну, ты же не мальчик, сам все понимаешь. А, к чертям! Сама не знаю, что это меня вдруг на воспоминания потянуло.

Она поерзала на сиденье, обернулась и только теперь увидела на заднем сиденье картонную коробку, из которой ровными рядами торчали обернутые фольгой бутылочные горлышки. Судя по надписи на коробке, шампанское было хорошее — Валька такого не пробовала.

— Ого, — сказала она, — с шампанским у нас действительно никаких проблем. Слушай, а что мы празднуем?

— Вступление в должность, — сказал клиент, и Балалайка опять увидела на его губах ироничную полуулыбку. — Мне дали повышение.

— Поздравляю, — сказала она безразличным тоном. Интерес, возникший было у нее к этому разговору, быстро угас. Кем же это надо быть, чтобы, получив повышение, не знать, с кем отметить это событие? Сволочью последней надо быть, вот что. Впрочем, пятьсот долларов уже лежали у нее в сумочке, и их надлежало честно отработать. Если клиент за свои деньги хотел надраться до поросячьего визга и поплакаться в жилетку — то есть не в жилетку, конечно, а в бюстгальтер — наемной девке или, наоборот, похвастаться перед нею своими достижениями — что ж, так тому и быть.

— Ну, — подавив вздох, продолжала она, — и какая же у тебя теперь должность? Или это секрет?

— Нет, — глядя на дорогу, откликнулся клиент, — не секрет. С сегодняшнего дня, часов примерно с двенадцати, я работаю временно исполняющим обязанности Господа Бога.

* * *

Федор Филиппович осторожно, по-стариковски сполз с полка, прошел, шлепая ступнями по теплому мокрому полу, через моечное отделение и со вздохом облегчения опустился на широкую деревянную скамью в предбаннике. Здесь было восхитительно прохладно, пахло березовыми вениками и квасом, гладкая, подернутая прозрачным лаком липовая доска приятно холодила ягодицы сквозь жесткую крахмальную простыню. Генерал промокнул краем простыни красное распаренное лицо и откинулся на спинку скамьи, настороженно прислушиваясь к своим ощущениям и пытаясь припомнить, сколько же лет он не парился в русской бане. Получалось, что не парился он уже лет пять — с тех самых пор, как у него впервые всерьез зашалило сердце. Впрочем, сейчас никаких особенных ощущений он не испытывал, сердце вело себя пристойно, а во всем теле ощущалась приятная, полузабытая легкость, как всегда бывает после хорошей бани.

“Давай-давай, — язвительно зазвучал у него в голове голос жены, — наслаждайся свободой. Сейчас самое время расслабиться, тяпнуть водочки и задымить сигареткой, как ты частенько делал раньше и как продолжают делать твои коллеги, они же собутыльники. Им-то что, они все здоровые, как племенные быки, а твое сердце, Федор, такой нагрузки может не выдержать. Ишь чего придумал — с молодежью тягаться!”

Федор Филиппович недовольно поморщился. Воображаемый голос жены говорил неприятные вещи. Но он был прав, этот некстати померещившийся ему голос: Федор Филиппович действительно воспользовался отсутствием уехавшей на курорт супруги и с вороватой радостью сбежавшего с уроков школяра принял приглашение полковника Моршанского попариться в баньке и поесть шашлычка под ледяную водочку. Да и как было отказаться? Как очень верно подмечено в популярной детской песенке, день рожденья бывает только раз в году. Не стоило портить человеку праздник немотивированным отказом, тем более что в приглашении Моршанского не было и тени подхалимажа — правильный он был мужик, принципиальный, работящий и жесткий. Работать с ним было одно удовольствие, да и отдыхать тоже, но вот спину перед начальством гнуть он не умел, оттого и засиделся в полковниках. Его принципиальность, щепетильность и даже некоторая заносчивость в разговорах с вышестоящими давно вошла в поговорки, и если Моршанского до сих пор не услали куда-нибудь к черту на рога, так это потому лишь, что специалистом в своей области он был отменным. Из всех, с кем приходилось работать Федору Филипповичу, только полковник Моршанский обладал способностью на основе разрозненных и, казалось бы, никак не связанных между собой фактов смоделировать любую ситуацию и, более того, дать точный прогноз ее развития.

Дверь в парилку распахнулась, и в предбанник вместе с облаком горячего пара вывалился сам Моршанский — темный, жилистый, остролицый, с блестящей коричневой плешью на макушке, которая сейчас приобрела цвет пережженного кирпича. От широких костлявых плеч полковника валил пар, к плоскому волосатому животу прилип темный дубовый лист. За спиной у него слышалось хлесткое шлепанье веника по чьей-то мокрой спине, молодецкое кряканье, уханье и иные удалые звуки, сопровождающие обыкновенно процесс помывки в русской бане.

— Авдеич, дверь закрой! — закричали оттуда сквозь плеск воды и шипенье пара.