Число зверя

Все происходившее вокруг стола Брежнев видел теперь как в тумане – глаза заволакивала горячая пелена, хотя в ней порой и появлялись разрывы и просветы, – так, незадолго до дурацкой, если не больше, выходки Лазаря Моисеевича хозяину стола бросилось в глаза напряженное лицо Михаила Андреевича – тот доставал из своей дорогой шкатулки какие то кругленькие штучки и, торопливо бросая их в рот, тут же проглатывал, – приглядевшись, Леонид Ильич ахнул.

«Вот пройда! – сказал он сам себе. – Да это ж он свои безделицы прячет… ну и ну, – хитер!»

А вторично перед Брежневым мелькнуло лицо Лаврентия Павловича, распухшее и какое то истовое, – всесильный в свое время человек, во многом обеспечивший государству атомную безопасность, сейчас, протягивая над столом руку, требовал внимания и что то беззвучно кричал – по крайней мере, сам Леонид Ильич ничего не слышал.

Утихомирив Лазаря Моисеевича, Сталин негромко заговорил:

«Дурак… Значит, твоя работа… А где Лаврентий? Он должен быть здесь… Лаврентий!» – повысил он голос, в котором прозвенело знакомое почти всем собравшимся бешенство, но вслед за тем, покосившись на своего спутника в длиннополом одеянии, он подошел к Брежневу, намертво вросшему в кресло. Тот уже успел, пока Сталин был занят перепалкой с Кагановичем, снять почти все свои звезды и алмазный орден и по примеру Михаила Андреевича припрятать их, затолкать в карман пиджака. Он испуганно и неотрывно смотрел на грозного гостя. Окончательно рассердившись из за неожиданного мелкого мошенничества хозяина стола и уже протягивая руку за последней звездой, оставшейся на его широкой груди, Сталин, сквозь строй окаменевших официантов, словно сквозь матовое стекло, увидел несколько смутных человеческих фигур, как бы проступивших из стены, – лица их были скрыты под тонкими, сросшимися с кожей масками, и лишь в прорезях для глаз пробивалось живое, напряженное мерцание. Увидел их и Леонид Ильич, все они показались ему смутно и отдаленно знакомыми – по крайней мере, он был уверен, что всех их раньше или позже встречал и видел. А одного из них он даже определенно узнал. «Да это же ставрополец Миша Горбачев, комбайнер… Точно он, и пятно на лоб свисает… Этому проныре что здесь нужно? Опять хитромудрый Юрий Владимирович свои петли плетет? Надо бы его со всей партийной прямотой спросить… Где же он сам?»

И Сталин, забыв о золотых звездах на груди хозяина – так его поразили проступившие из стены фигуры со стертыми лицами масками, – оглянулся на своего спутника за объяснением.

«А а, в масках, – протянул тот с готовностью. – О них еще мало что известно, никто не знает, что там за каждым стоит, добро они принесут в мир или зло. Но они, как сам видишь, уже на пороге и ждут – это хитрые лисы, вернее, даже шакалы. Закажи – и за кусок падали завоют на любой манер… вон, видишь, тот, второй слева…»

«Да ведь все они одинаковы, на одну колодку! Что можно различить?»

«Внешне одинаковы, – улыбнулся длиннополый, с залысинами. – Тот, второй слева… вглядись… И следующий рядом с ним – вглядись, вглядись, – особый знак, непредвиденная судьба… Чувство предвидения входит в познание – закон космоса един. Смотри, Coco, у него на голове проступает пятно…»

У Брежнева еще нашлись силы внутренне ахнуть – неотступный спутник Сталина указывал именно на Мишу Горбачева, комбайнера и комсомольского вождя, но это был полный абсурд, и Леонид Ильич даже попытался усмехнуться детским рассуждениям незадачливого пророка. Сразу было видно, что сей мудрец не прошел и начальной, жестокой и беспощадной, стадии отбора в партийных верхах, той негласной и безошибочной школы, в которой отсев осуществляется безукоризненно безопасно для всех вместе и для каждого, добравшегося до этого верха, в отдельности, и еще Леонид Ильич подумал о себе: мы, дорогой наш учитель и бывший вождь, тоже не лыком шиты, вы сами нас всех многому научили.

И Сталин, после довольно продолжительного раздумья, во время которого он не отрывался от проступивших из стены теней в масках, сказал:

«Значит, этот, второй слева, на очереди? Не перевелись жаждущие и страждущие? Троцкист? Хазарин?»

«Не признается, хотя несомненно из них… Теперь назовут иначе – воитель духа или даже архитектор мира», – с улыбкой отозвался длиннополый спутник.

«А может, моя трубка у него? – предположил Сталин, приходя в сильное беспокойство. – Нельзя ли это как нибудь выяснить? Должна же она у кого нибудь быть! Мне будет очень неприятно, если он станет совать ее в свой рот… Да и зачем нам показывают всю эту мелочь? Прошу тебя, отыщи мою трубку, тебе это ничего не стоит, а мне она очень нужна!»

«Ну, Coco, ты свои вредные привычки оставь, – дружественно и даже несколько покровительственно заявил длиннополый и начертал у себя над головой какой то загадочный и мистический знак, в результате чего и выхватил откуда то сверху, из воздуха, свернутую тугой трубкой бумагу. – На, посмотри сам. Мы с тобой на чужом пиру, пусть они здесь разбираются сами. Неужели ты действительно ничего не понимаешь?»

«А что я должен, прости, понимать?»