Чистилище. Книга 1. Вирус

– Да как сказать… После первой беседы с батюшкой он три месяца даже от пива отмахивался. А потом опять его затянуло в черную воронку. Но Евсеевна считала, что это во многом окружение повинно. И она ради сына решилась на смелый шаг. Уговорила его переехать в глухую деревню. Вернее, у него выхода не было – квартира-то ей осталась после того, как генерал почил… А Евсеевна – дама решительная, квартиру продала, часть денег в банке обустроила, а часть потратила на покупку небольшого домика и всего, что к нему необходимо. Вот так сама переселилась поближе к батюшке и сына на природу сманила. Сыну пообещала: если он год выдержит, покупает ему квартиру. А он какой-то окаянный – то просветление наступит, то опять в запой уйдет. И так уже, наверное, с десяток лет борьба продолжается. Настоящее противостояние. Больше всего полгода выдерживал. Непрошибаемый. Говорит: кого «Стингер» не взял, того молитва не проймет.

Лантаров понимающе кивнул.

– Это она… помогла попасть в эту больницу?

Шура заулыбался с выражением ласкового укора.

– Называй меня Шурой, на «ты».

– Хорошо, – согласился Лантаров, и неловко, без интонации, через силу произнес, – Шура… Ты…

– Вот и чудно! – он удовлетворенно улыбнулся. – Потому что Александр Иванович – это совсем другой человек. А Шура – это действительно я. Так что не сомневайся.

Лантаров кивнул головой в знак согласия.

– А с больницей все тоже забавно вышло. Я почти никогда к врачам не обращался, как-то привык обходиться самостоятельно. И на этот раз точно так же случилось бы. Человек способен исцелиться самостоятельно, если только не станет действовать против природы. Природа ведь мудрее нас, и у нее предусмотрительно заготовлен целый арсенал средств. Например, мою переломанную ногу можно было бы обложить перцем и подорожником, перетянуть, и все срослось бы. Но перелом оказался со смещением, так что пришлось вкусить медицинских плодов цивилизации.

Лантаров с удивлением посматривал на соседа. «Какой-то чудной, не от мира сего», – думал он, разглядывая его пепельную бороду.

– Но когда Евсеевна увидела, что кость вылезла, они с сыном меня загрузили в автомобиль и прямо сюда прикатили.

Сосед еще что-то рассказывал о своей ноге и лечении, а Лантарова постепенно заволакивали воспоминания. Они были, как облака, которыми невозможно управлять или от которых невозможно скрыться. Но он и не хотел скрываться – он как бы переживал отдельные куски своей прежней жизни заново. Больше всего Лантарова мучила разгадка темного пятна – его представления об отце. Где был этот важный в его жизни человек в то время, когда его несуразно озабоченная мать боролась с собственной страстью жить непринужденно и необременительно?!

5

Неожиданно представший пред его взором отец казался бестелесным, просвечивающимся существом, бледной, сероватой, невзрачной дневной тенью, какую случается видеть во время работы завешенного матовыми облаками солнца. Как если бы был джинном, терпеливо вызываемым из волшебной лампы. Лантаров отчетливо вспомнил, что сам он был одним из тех тайно ущемленных школьников, которые жили в неполных семьях. Не часто, но ему случалось быть ужаленным тем прискорбным фактом, что за спиной вместо сурового, невозмутимого и спокойного витязя, какими казались ему отцы сверстников, у него самого оказывалась вопиющая пустота. Молодость, впрочем, быстро удаляла жало, боль притуплялась и затем исчезала до нового напоминания. Из обрывков разговоров матери подростком он сложил лишь приблизительный визуальный образ, но и тот походил на неприглядный водевильный силуэт, какие порой мелькали на экране примитивных сериалов. Этот образ не стыковался с реальным человеком, который хоть редко, но появлялся в его жизни. Возможно, отец когда-то любил его мать, хотя сам Лантаров четко осознавал: его мать всегда оставалась слишком блестящей, холодной и неуловимой для любви. Казалось, она позволяла лишь восхищаться собой, но делить эмоции, наслаждаться обменом чувств – это вряд ли. Сейчас взрослому Лантарову представлялось, что она ни тогда, ни в любое другое время никому не принадлежала.