Чисто английские вечера

У нас стали появляться какие-то личности, как их называл Стивен, – «носители информации». Они подолгу что-то вычисляли, спорили, яростно доказывая свои точки зрения. У этих гостей даже имен не было. Конечно, имена у них когда-то были, но знали друг друга они только по прозвищам и кличкам. Постороннему человеку даже непонятно было, где идет разговор о людях, а где о лошадях. В основном – это были его старые знакомые по имению Грибеллов. Мистер Бенсон обычно бросал дела и говорил:

– Пойдем ко мне в буфетную, выкурим трубочку. А мистер Леопольд расскажет нам, в каком весе ехал сегодня утром мистер Надувало.

– Я принял скачку, как было велено, – с охотой начинал тот, кого все называли Надувало. – Рыжий был почти на корпус впереди меня, и лошадь у него перла так, что из шкуры выпрыгивала. Старик стоял у трехчетвертной отметки, а Рыжий туда легко довел, во потом они поехали дальше – так было велено, – а тут Демон выиграл на полкорпуса. Хотя вообще-то Рыжий мог объехать его.

– Объехать? – вскидывался Демон. – Да когда мы были в четверти мили от финиша, – я уже наддал, а он даже опомниться не успел, и я кончил броском на последних пятидесяти ярдах в полкорпусе от него.

– Известно, – вмешивался мистер Леопольд, – что Осенний Лист может сделать милю. Верно, разница у всех у них была порядочная. К тому же, по-моему, прикидка была на три четверти мили. Зачем лошадей зря трепать?

– Я так полагаю, – замечал Надувало, – что лошади испытывались с разницей в один стоун, и если Серебряное Копыто, мог побить Осеннего Листа с этим весом, то у него большие шансы на скачках в Гудвуде…

Вот такая тарабарщина, мистер Стоун, в которой, как вы заметили, и ваше имя упоминалось, хотя это всего лишь условная мера веса. Не могу сказать, что обстоятельства, описываемые мною, как-то влияли на нашу жизнь. Нет, Стивен был заботливым и внимательным ко мне и к Джейн. Но эти бесконечные визиты и частые поездки на скачки беспокоили меня. Я благодарила Бога, за то, что он не позволил построить в Торки ипподром и этой братии приходилось ездить в Лондон или по всему графству, смотря где проводились дерби.

Теперь, по прошествии всего этого кошмара, мне кажется, что главной пружиной наших несчастий был этот самый мистер Леопольд.

– А почему вы называете этого человека мистер Леопольд? Ведь его зовут мистер Рэпдал? – спросила я как-то у Стивена.

– Да, потому что ходят слухи, будто он богат, как Леопольд Ротшильд, – улыбнулся Стив. – Выиграл кучу денег и на Городских и на Пригородных. Жаль, что ты не видела, было что посмотреть.

Позднее мистер Леопольд был предметом восхищения окружающих. Его рассказы о скачках, которые он наблюдал на протяжении более тридцати лет, неизменно возбуждали всеобщий интерес. Ему довелось видеть самых знаменитых лошадей, клички которых были занесены в Племенную книгу Англии. Лошади эти принадлежали лучшим конюшням, он сам их выдерживал, сам на них скакал, и был воистину неисчерпаемым кладезем разных забавных историй о лошадях и их хозяевах.

По настоянию мистера Бенсона, Леопольд перевез к нам несколько самых важных из своих реликвий. В буфетной воцарились темный глухой шкаф и деревянное кресло, покрытое волчьей шкурой. Все любили посидеть и потолковать в буфетной. Маленький человечек с занятным лицом поудобнее устраивался в кресле и, поджав под себя ноги, и покуривая свою глиняную трубку, принимался обсуждать веса следующего большого Гашихапа.

Если кто-нибудь пытался ему возражать, он подходил к шкафу и извлекал из его темных недр кипу журналов «От старта до финиша» или подшивку «Спортсмена».

Шкаф мистера Леопольда! Ни один человек ни разу за все сорок лет его жизни в конном спорте не получил права заглянуть в этот шкаф. Мистер Леопольд зорко охранял от посторонних глаз это таинственное хранилище всякой всячины, из которого он мог, казалось, извлечь все, что ему необходимо: от скобяных товаров до фармацевтики. Не будь мистера Леопольда, Стивен, я думаю, никогда не вернулся бы к своим греховным привязанностям. Он не вернулся бы к игре на скачках. Имя мистера Леопольда было овеяно тайной, вокруг него и его разговоров в буфетной плелись легенды. А для меня эта маленькая комната, где в воздухе плавали клубы табачного дыма и на столе стояли стаканы, стала символом греха и соблазна.