Чисто деревенское убийство

Меж тем переводчик опять монотонно бубнил, прерываясь лишь на время, когда с пафосом, размахивая руками, весь красный от усилия, вещал начальник лагеря.

– Это – настоящий солдат! – показывал он на замершего по стойке «смирно» Сидоркина, – Не испугался, что подпольные коммунисты могут отомстить.

– Да! Да! – поднял начальник руку, – Я не боюсь заявить, что в подведомственном мне лагере есть подпольщики, не желающие смириться со сложившимся порядком. Но, с такими, – он кивнул на Сидоркина, – преданными Великой Германии людьми, мы выявим их и уничтожим.

– Всех не уничтожишь! – глухо раздалось сзади.

Голос прозвучал довольно громко.

Начальник непроизвольно воскликнул: «was?!»

Он наклонился к переводчику и заговорил, зло бросая слова.

Тот быстро затараторил, переводя на русский:

– Пусть выйдет из строя тот, кто посмел прервать господина начальника.

Строй не пошевелился.

Лицо начальника побледнело.

Он наклонился к стоящему рядом фон Чайнову.

– На «первый»-«десятый», рассчитайсь! – на чистом русском языке приказал тот.

И, дождавшись выполнения приказа, – Каждому десятому выйти из строя!

Взгляды пленных устремились на фон Чайнова.

Оказывается, он отлично говорит на русском; раньше от него и немецкой речи не слышали. Шеренга пошевелилась, люди вышли вперед.

Они понимали, что обречены.

– Товарищи, – опять услышал Санька, – я сам выйду!

Болтуну повезло – он не попал в «десятку».

Теперь тех, кто стоял впереди строя, могли расстрелять.

– Стой в строю! – откликнулся еще один голос. – Они обречены. Расстреляют показательно вместе с тобой.

– Никто не надумал выручить товарищей? – спросил переводчик.

Начальник лагеря пристально оглядывал строй.

Болтун не вышел.

Начальник посмотрел на Сидоркина и улыбнулся.

– Господин начальник предлагает тебе сказать, кто перервал его речь. Ведь ты, стоя перед строем, видел, кто это сделал?

Лицо Сидоркина стало бледнее побеленной известью стены лагерного барака.

Он вытянул руку и показал в сторону, где стоял Санька.

У того все поплыло перед глазами.

– Das ist er? – начальник лагеря заинтересованно глядел на Степанова.

Он, наверняка, знал о дружбе этих военнопленных, ведь они всегда держались вместе.

– Нет! Nain! – заорал Сидоркин (за время плена они освоили немного немецких слов), – niht er! Nain!

– О-о-о, – начальник раздул щеки от удовольствия.

Он опять наклонился к фон Чайнову.

– Господин начальник доволен, что капо постигает немецкий язык, значит, будет взаимопонимание.

– Так кто же? Укажите на говорившего. Можете даже подойти к нему, чтобы не произошло ошибки.

Сидоркин прошел мимо Саньки, взял за плечо стоящего в следующей шеренге высокого мужчину, потянул его за собой.

Перед строем стояли двое.

Один высокий, с покаянным выражением глаз. Было понятно, что он просит прощения у товарищей за проявленное малодушие. Во взглядах товарищей он читал прощение и понимание.

Другой не смотрел на недавних товарищей. Его взгляд был устремлен в себя.

Санька не мог смотреть на Сидоркина. Он не думал о том, что не разглядел в том предателя – душа опустела. Санька решил, что будет выживать один.

***

Иринка и Настя сидели за столом.

– Варенья хочешь? – спрашивала Иринка у подруги.

– Смородиновое, вишневое, грушевое, яблочное, – перечисляла она.

– А клубничное есть? – заинтересовано спросила Настя.

– Губа не дура у тебя, – засмеялась Иринка.

Она поставила на стол чайные чашки, положила в вазочку пахучее клубничное варенье, нарезала хлеб.

– Угощайся, – хозяйским взглядом окинула стол.

Настя пододвинула поближе варенье. Она знала, что тетя Нина, мать Иринки, заготавливает на зиму целые ведра варенья. Сад у Чернышовых был огромный. Его заложил еще Иринкин отец.