Чистое золото

Она невольно начала искать глазами Анатолия и сразу нашла. Соколов смотрел в ее сторону, держа в руках Женину шубку.

Тоня отвернулась, вышла из клуба, нырнула в темень и вот теперь неизвестно зачем стоит здесь на мостике.

Как рад был бы Павлик, увидев вместо прежнего Маврина этого подтянутого, вежливого парня! Никогда он его не увидит…

А Анатолий? Каким хорошим другом он казался и стал совсем чужим. Один Павлик был верный и сильный. Настоящий! И вот его нет нигде на целом свете!..

Глубоко вздохнув, она выпрямилась, и снова до ее слуха донеслось невнятное бормотанье. Громкие голоса и смех смолкли, и, наверно, уже давно… Добрые люди разошлись по домам. Но кто же эти неугомонные, что не могут расстаться? Чей нескончаемый рассказ тянется так долго? А может быть, это и не людской разговор? Бормотанье то стихает, то усиливается и вдруг прерывается тихим всхлипом. Или это всплеск смеха?

Что это? Кто это?

Тоня прислушивалась недоумевая, в какой-то непонятной тревоге.

И позади, за мостом, послышались голоса, как будто даже знакомые… Переговаривались двое мужчин.

Тоня обернулась, и дерзкий свет маленького фонарика ударил ей в глаза. На мостик ступил ее отец. За ним шел старый рабочий - дядя Егор Конюшков.

- Э! Кто это тут? Дочка? Ты что здесь делаешь?

- Стою… Тебя поджидаю… - улыбнулась Тоня.

- И распрекрасно! В клубе, поди, была? А мы с производственного совещания. Ну, пошли домой.

- Постой, Николай Сергеевич… - Дядя Егор поднял палец и сказал шопотом: - Слышишь? Пошло…

- Ну? - Отец прислушался, склонив голову набок. - Явственно! - сказал он обрадованно и мягко. - Ишь, забирает… То-то дочка моя одна на мосту стоит, слушает.

В тихих голосах, в улыбках отца и дяди Егора была та же настороженность, что в мягком воздухе и густой черноте ночи. До Тони дошло какое-то особое настроение стариков, и она с беспокойством спросила:

- Да что это такое, папа?

- Вот на! Слышишь звон, да не знаешь, где он! Зиминка проснулась, вода подо льдом журчит.

- Весна к нам пробивается, - серьезно сказал дядя Егор.

Весна! Как же Тоня не расслышала в бульканье и воркованье водяных струек ее тихий смешок? Она уже родилась, барахтается в снежных пеленах, шумит и бесчинствует, ищет выхода - и найдет его и завладеет землей, жаркая и жадная сибирская весна!

Тоня шла домой и радовалась, что присутствовала при рождении весны. Другие люди через несколько недель увидят уже явные признаки ее прихода, заметят весну буйным подростком, а им троим удалось нынче постоять у самой ее колыбели.

От этих мыслей грусть Тони смягчилась, и она стала прислушиваться к негромкому разговору отца с дядей Егором… Несколько раз с раздражением в голосе отец помянул Михаила Максимовича Каганова.

- Верно, я его высоко ставлю, - говорил Николай Сергеевич. - Что говорить, умный человек, и образованием не обижен, и политику нашу всю насквозь постиг, а тут нерешительность проявляет… Не хочет понимать.

- Он привык считать, что выработана Лиственничка. Ведь все так думают.

- Не все. Вот мы с тобой думаем иначе, Егор Иванович. Старикам всегда чудно казалось: на богатом золоте шахта шла, и вдруг хозяин заявляет - жила выклинилась. Да сразу как-то, внезапно… Может, у Петрицкого свои цели были.

- Да ведь так не только Петрицкий решил… Помнишь, году, никак, в тридцать пятом хотели поднимать Лиственничку? Приезжала комиссия и подтвердила, что шахта выработана.

- Та комиссия нам теперь не указ. Из людей, что в нее входили, никого на месте не осталось, все сняты. Да инженер и не говорит, что там нет ничего, а твердит: «Подумать нужно, проверить, такие дела сразу не делаются».

- Руководство ведь тоже боится зря государственные деньги потратить. С них спросят.

- Почему зря? В нашем деле без производственного риска не обойдешься, - настаивал Николай Сергеевич. - Слыхал, поди, что на Шараминском прииске случилось? Там тоже пробойка ложной почвы не была предусмотрена планом. А ведь на глубине двенадцати метров нашли второй пласт с высоким содержанием золота. Вот уж пять лет, как этот пласт разрабатывают: сколько тонн он дал! И еще даст немало. А не рискнули бы тогда - отработанный разрез хоть закрывай.

- Это верно… - в раздумье промолвил дядя Егор.

- То-то. Без риска нельзя.

Николай Сергеевич разгорячился и, говоря, размахивал руками. Свет фонарика плясал по сугробам и по заборам. Тоня взяла фонарь у отца. Она привыкла к тому, что Николай Сергеевич всегда на кого-нибудь нападает, всегда ему кажется, что начальство недостаточно интересуется делом. Однажды, когда ей было семь лет, Тоня очень насмешила мать, ответив на вопрос Павлика: «Что это дядя Николай нынче такой сердитый?» - «А как же, за производство болеет». Это в семье вошло в поговорку. Но так как отец часто «болел» по пустякам и его затруднения на другой же день разрешались благополучно, Тоня не слишком задумывалась об отцовских тревогах.

Сегодня, вспоминая недавнюю встречу с молодыми горняками, когда они так пылко и дельно говорили о приисковых делах, она внимательно прислушивалась к словам отца.