Чистое золото

Тоня долго выкапывала ножичком саранковый корень, пожевала его и легла, положив руку под голову и глядя в густую синеву летнего неба. Порою, переводя глаза в сторону, можно было видеть дрожание раскаленного воздуха, что струится от земли, неподвижные подсвечники иван-чая и подчас захватить врасплох крупную земляничину, неосторожно выглянувшую из травяного прикрытия. Лень протянуть руку и сорвать ее. Переглядываешься, переглядываешься с ягодой - и вдруг потеряешь. Тогда не нужно досадовать и беспокойно осматриваться. Приловчись занять прежнее положение и затихни. Выжидательный взгляд непременно выманит земляничку, и она, румяная, опять усмехнется тебе.

Тишина лесная тихонько прокралась к Тоне, села у ее изголовья и, перебирая волосы, осторожно, как самый пугливый ветерок, старалась навеять сон. Но Тоня не засыпала, думала о своем.

Поговорить с Павлом, как ей хотелось, не удалось и навряд ли удастся. Своим обращением, не дружеским даже, нет - приятельским, он как бы зачеркивал все, что было.

А что было-то? Если рассказать кому или описать в книге, так и выйдет, что ничего - ничегошеньки не было!

Тоня даже приподнялась на локте, но тишина ласково уложила ее опять.

Да нет, было, было! Разве она не знает? Если бы спросили в то время Павла, кто ему дороже всех на свете, конечно, он сказал бы: «Тоня». Это теперь он отвык, решил покончить с детскими глупостями…

А может быть, он встретил какую-то замечательную девушку и думает только о ней? Она очень сердитая и капризная, эта девушка. Имя у нее какое-нибудь суровое, гордое, например Рогнеда, а сокращенно ее зовут Гнедка, как орсовскую конягу.

Тоня фыркнула: придет же такая чушь в голову!

От березы ложилась легкая играющая тень. Внизу увертливая Серебрянка убегала на восток, ловко обходя каменные глыбы у берегов. А вокруг шевелилось разнотравье. Пригорок был еще не кошен.

- Хорошо, Павлик? - спросила Тоня.

- Дядя Николай уснул? - ответил Павел вопросом.

- Спит. Опьянел от воздуха. Ему ведь редко приходится в тайге бывать.

- Я сам как пьяный.

Павел сорвал высокую травинку с пышной метелкой и водил ею по лицу. Лиловая пыльца, осыпаясь, оставляла след на его побледневших щеках.

- Напрасно ты привела меня сюда, - с тоской сказал он.

- Почему напрасно?

- Так… уж больно хорошо. Ветер… чувствую, как солнце играет… трава колышется…

Он развел руки в стороны и провел ладонями по волнующимся верхушкам трав. Тоне вспомнилось, как ей захотелось погладить белые ромашки в день приезда Павлика.

- И воздух… воздух свой, - бормотал Павел как во сне. - Нигде такого легкого воздуха нет, как у нас…

Издали донеслись крики и хохот. Толпа ребятишек на противоположном берегу спускалась к реке. Один из мальчиков держал на цепочке странную, мохнатую и неуклюжую собаку. Ребята были далеко, Тоня никак не могла рассмотреть, что там происходит.

Несколько мальчиков бросились в реку. Потревоженная вода заискрилась сильнее. Блистающие брызги полетели вверх. Зверь, которого Тоня приняла за собаку, потоптавшись на берегу, полез в воду. Мальчики хохотали. Тоня тоже засмеялась.

- Что там такое? - спросил Павел.

- Ионова медвежонка купают.

- Вот как! У него медведь есть?

- Да какой забавный! Маленький еще. Ребята рассказывали - он любит сидеть на лавке у окна. Как знакомого мальчишку увидит - лапой в стекло стучит… Купаться ходит. Первый раз испугался - много воды увидел… Убежал со всех ног к Ионихе в избу…

Они долго молчали. Павел как-то странно притих, словно, затаив дыхание, ждал, что скажет Тоня.

- Развеселись, Павлик, - начала она. - Не надо грустить сегодня. Ну, расскажи мне, что тебя заботит?

Как ей хотелось в эту минуту, чтобы Павел ответил: «Эх, Тоня, учиться мне хочется! Кабы ребята помогли!»

Но Павел, стряхнув с себя напряженное ожидание, заговорил совсем о другом:

- Заботит меня то, что много времени вы все на меня тратите. Я не раз говорил об этом, а вы - свое. Ты не сердись, я ваше доброе отношение ценю, а только напрасно…

- Почему напрасно?

- Я ведь вас зна-аю, - протянул Павел. - Наверно, собирались, советовались, как помочь, развлечь… Все мне понятно…

Лицо его стало таким грустным, что Тоня подумала: наверно, представил себе собрание, ребят - взволнованных, оживленных… вспомнил, как сам бывало председательствовал…

- А если и так, Павлик? - сказала она твердо, не давая себе расчувствоваться. - Будем говорить начистоту. Ты бы иначе себя вел, если бы не с тобой, а с Андреем Моховым так случилось?

- Так же, наверно, - тихо согласился Павел.

- В том-то и дело! А держишь себя, словно мы чужие…

- Да не чужие, Тоня! Что ты! Свои! Вот, как эта рука моя, свои!

Он так горячо сказал эти слова, что Тоня обрадовалась.

- Вот и хорошо!

- Свои, да! - перебил он. - Но все-таки разговариваю я с вами, как через реку. Издали. Другие вы люди. Не такие, как я.

- Какие же мы другие? - обиделась Тоня.

- Зрячие! - громким топотом ответил Павел.

Тоне стало страшно, и она, путаясь, заговорила: