Чистосердечное убийство

Полковник знал, что Коновалов начнет беспрестанно курить, а от этого в душном помещении голова разболится еще сильнее. Но ничего. Сигарета в руках человека — это еще тридцать процентов подсказок, дополнительные реакции. Ведь каждый человек, который давно курит, привык это делать сугубо по-своему. До мелочей! Нет людей с одинаковыми папиллярными линиями на пальцах или узором сетчатки глаза. Так и с курением.

А еще все утро они с Седовым тренировались в фиксации беседы скрытой камерой. Важно иметь запись, которую потом можно проанализировать.

Коновалов встал из-за стола, где красовалась пепельница, полная окурков. Значит, курил много, даже не успел выбросить в урну. Почему? Торопился что-то сделать? Дописать какую-то бумагу, с кем-то договориться по телефону? Это связано с приходом полковника Гурова из Москвы или с какими-то своими делами, не имеющими ничего общего с визитом столичного гостя?

Гуров выбрал для беседы удобный образ чертовски уставшего человека, который ему сейчас диктовало его самочувствие. Для него этот разговор — чистейшая формальность, сплошная мука. Голова болит нестерпимо, а тут езжай, опрашивай свидетеля. Очень хочется поговорить о чем-то приятном, постороннем, не связанном с трупами, кровью, убийцами.

Гуров начал беседу издалека. Вопросы у него звучали как обычные фразы. Он произносил их с такими интонациями, за которыми уже, по логике беседы, должен был следовать ответ. Так оно и получалось.

Почти час Гуров просто разговаривал о жизни, потом перешел к опросу, предупредив, что это чисто дежурная процедура. Эти бланки объяснений он, дескать, просто обязан привезти в Москву, чтобы отчитаться о работе. Потом еще примерно час Гуров беседовал с Коноваловым на самые различные темы, которые то резко менялись, то плавно перетекали одна в другу.

За этим последовал резкий обрыв разговора. Полковник сослался на срочное дело, о котором, учитывая свое состояние, забыл совершенно.

Реакция на это была очень четкой. Коновалов почувствовал облегчение. Все это время он врал, причем весьма умело, используя все, чему его научили за четыре года на актерском факультете. Только Коновалов не знал, что перед ним сыщик, который имеет жену — профессиональную актрису. Теперешний юрист врал как раз чисто сценически. Он даже перебарщивал, но Гуров заметил это лишь потому, что знал, что такое актерская игра. Ему заведомо было известно, что его собеседник будет играть.

Специальные жесты поддержки образа, которые в жизни не применяются, чуть-чуть излишняя мимика, слишком уж хорошо поставленные актерские интонации голоса. И все потому, что Коновалов побаивался этой беседы.

В результате Гуров вышел из здания администрации с совсем уж разболевшейся головой и уселся на скамейке в сквере. Весь его организм настойчиво требовал свежего воздуха, а мозг — еще и спокойного, неторопливого размышления.

«Значит, Ершов сказал правду, и Коновалов совершенно определенно знает, кто на самом деле убил Бурмистрова, — думал сыщик. — Это раз! Второе. Бурмистрова застрелили в присутствии Коновалова. Третье. Бурмистрова убил не Ершов. Четвертое вытекает из предыдущего. Ершова просто подставляют. Он в этом преступлении не замешан. Наверное, просто оказался в ненужном месте не в то время. И пятое. Коновалов не случайный свидетель случившейся трагедии, а сообщник убийцы и член преступной группы, которой смерть Бурмистрова была нужна.

Запись, которую я сделал во время беседы, потом нужно будет несколько раз просмотреть, проанализировать, хотя уже ясно, как расставлены в этом деле известные и пока скрытые величины. Но знать наверняка — это не то же самое, что иметь на руках доказательства вины, которые нужны будут суду. Сегодняшний разговор так и останется оперативным мероприятием».

Гуров увидел доцента Захарова и сразу испугался, подумал, что вернется вчерашняя головная боль. Преподаватель университета и известный в городе эколог выглядел весьма непрезентабельно. Мятая рубашка с грязным воротником, одутловатое лицо, огромные мешки под глазами. Значит, опять вчера топил что-то в водке. Совесть? Проблемы? Увы, ни то, ни другое в вине, в смысле в водке, не тонет.

«Значит, стоит подождать, — решил Гуров. — В таком состоянии Захаров долго на кафедре не пробудет. Здоровья не хватит. А пить в наше время в стенах университета не всякий рискнет. Вот слесарь из здешней котельной, если бы таковая существовала, тот да, осмелился бы. А доцент вряд ли.

Гуров не ошибся. Захаров показался за воротами университетского городка через тридцать пять минут. Он выглядел недовольным, постоянно морщил лицо и хмурил брови.

«Может, приезжал у кого-нибудь занять? Вдруг ему похмелиться не на что?» — с надеждой подумал Гуров.