Чистые сердцем

– Ты что, снова уезжаешь? Вот так сразу?

– Да.

Он стоял к ней спиной и перебирал галстуки на вешалке, взял один, снял его, перешел к другому.

– Куда на этот раз?

Он не ответил.

– Майк? И ты слышал – я тебе сказала – у меня хорошие новости…

Тишина. Он так к ней и не повернулся. Неподвижность и тишина, повисшие в комнате, заставили все внутри Карин перевернуться.

– Что не так?

В конце концов он медленно повернулся, но не к ней, а к чемодану, в который сложил рубашку. Затем он выпрямился. Большой человек. Седеющие волосы цвета соломы. Большой нос. Симпатичный, – подумала она, – все еще симпатичный.

– Я думал, что ты вернешься позже. Я думал, что ты, скорее всего, заедешь к Кэт.

– И? В смысле – да, я бы, наверное, так и сделала, только у нее телефон был на автоответчике, она, наверное, отдыхает. У нее ребенок родится в любую минуту.

– Я забыл.

– А какая разница, когда я вернулась?

Он позвенел монетками в кармане, все еще не глядя на нее.

Потом он сказал:

– Ты не могла бы заварить чай?

– Хорошо.

– Мне нужно с тобой поговорить.

А потом – снова тишина. Чудовищная, оглушительная тишина.

Она выбежала из спальни.

Был уже восьмой час, когда она снова позвонила Кэт после того, как Майк ушел. Карин чувствовала себя такой же убитой, раздавленной и шокированной, как если бы ей сказали, что ее рак вернулся, причем в тяжелой, неоперабельной форме. Ей было так больно, как никогда в жизни. Сказано было совсем мало, учитывая то, что прошло целых три часа перед тем, как Майк распрощался с ней и с их браком, чтобы полететь через Атлантику к женщине, которая была на десять лет старше ее. Они сидели и смотрели друг на друга, потом не смотрели, пили чай, потом виски; она что-то сказала, поплакала, перестала плакать, помолчала. А потом он ушел. Как это могло занять так много времени?

– Кэт Дирбон.

– Кэт…

– Карин… Какие новости?

Карин открыла рот, чтобы ответить, чтобы сказать, что у нее нет ни рака, ни мужа, но из ее рта вышли не слова, а только странный вой, ужасающий звук, который, как подумала, услышав его, Карин, издавал кто-то другой, какая-то женщина, которая не имеет с ней ничего общего, женщина, которую она не знает.

– Просто приезжай сюда, – сказала Кэт, – что бы ни случилось.

– Я не могу…

– Нет, ты можешь, просто садись в машину и приезжай. Увидимся через полчаса.

Непонятно, как, но она без происшествий добралась до загородного дома Дирбонов. Кэт пристально на нее посмотрела, а потом пошла к холодильнику и достала оттуда бутылку вина.

– Я пас, но тебе это явно нужно.

– Нет, я тогда разревусь.

– Ладно. Реви, – она передала ей огромный бокал. – Дети наверху, Крис еще не вернулся, но уже готов куриный пирог, и ты можешь остаться. Кто знает, у меня могут ночью начаться схватки, я оставлю тебя за главную, и тогда помоги тебе бог. Пойдем в гостиную, я разожгу огонь.

Кэт выглядела усталой и замученной, но в остальном все такой же – разумной, веселой, уверенной: идеальный друг, как всегда считала Карин, и идеальный врач.

– Так… Ты виделась с доктором. Что там?

– Нет. Дело не в этом. Никаких признаков рака.

– Но что…

– Майк ушел.

– Ушел в смысле – ушел от тебя?

– Да.

– Ты никогда ничего такого не говорила, я и не знала, что между вами двоими были какие-то проблемы.

– Господи, Кэт, ты думаешь, я знала? Я была на таком подъеме… Ты не представляешь, каково это… Когда твои снимки чистые, когда анализы крови в порядке, когда они тебе об этом говорят… Это как… Ну, это буквально как узнать, что ты оправдан, сидя в камере смертников. Мир был так прекрасен… И вот – он пакует свои вещи.

– Ты ему сказала?

– О результатах? О, конечно.

– И?

– Я не знаю, понял ли он. Он сказал – «хорошо».

– Но почему он уходит, ради всего святого?

– По многим причинам, из-за многих вещей, о которых я не знала. Но основная причина живет в Нью-Йорке, и ее зовут Лэйни. Ей пятьдесят четыре.

– Не могу в это поверить.

– Ну да.

– И вот это ждало тебя дома.

– Ага.

Карин медленно крутила стакан в руках, туда и обратно. Иногда он ловил отблески огня и вино горело красным.

Она чувствовала тепло. Тепло. Комфорт. Заботу. Оцепенение.

– Есть одна вещь, о которой тебе действительно стоит подумать… У тебя было два сильных шока… Убийства и теперь это. Эти вещи могут не пройти даром.

– Вернуть мой рак, ты хочешь сказать.

– Просто имей в виду. Продолжай свою терапию и будь бдительна. Извини, что я продолжаю гнуть медицинскую линию, сейчас неподходящее время, но это важно.

– Я не уверена, что меня теперь это волнует.

– Уж поверь, да. Еще как волнует. Не позволяй никакой сволочи утянуть тебя на дно. Он вернется.

– Или другой «он».

– Нет.

– Худшее, что он сказал, на самом деле было об этом. Он сказал, что больше не может жить с человеком с раком… Что он готов был принять любую болезнь, которая на меня обрушилась бы, любую реабилитацию, но болезнь, что полностью изменила меня, – совсем другое дело. Он сказал, что последний год я не думала ни о чем, кроме рака, ни на что больше не обращала внимания… Что я… Что я позволила болезни определять меня, и что теперь я не представляю свою жизнь без нее, и он не может принять это.

– Боже.