Читая маршала Жукова

– Какие там еще контрудары, что за чепуха? - вспылил И.В.Сталин и вдруг на высоких тонах бросил: - Как вы могли додуматься сдать врагу Киев?"

Он только что толковал Гопкинсу об устойчивой конфигурации фронта по линии Одесса-Киев-Ленинград, о промышленности, о рубеже наступления… Вряд ли Жуков знал о беседе, представляя вождю свой план. Вряд ли вообще когда-либо сопоставил эти два события - беседу Сталина с Гопкинсом и свое предложение оставить Киев в обмен на устойчивую линию обороны по левому берегу Днепра…

"Я не мог сдержаться и ответил:

– Если вы считаете, что я, как начальник Генерального штаба, способен только чепуху молоть, тогда мне здесь делать нечего. Я прошу освободить меня от обязанностей начальника Генерального штаба и послать на фронт. Там я, видимо, принесу больше пользы Родине".

В симоновской "Глазами человека моего поколения" Жуков замечает, что на сталинские грубости ему и отвечать случалось грубо, а свой ответ вождю 29 июля передает существенно резче:

"Товарищ Сталин, прошу вас выбирать выражения. Я - начальник Генерального штаба. Если вы как Верховный Главнокомандующий считаете, что ваш начальник Генерального штаба городит чепуху, то его следует отрешить от должности, о чем и прошу".

Вообще, тон высказываний Жукова о вожде в мемуарах разительно отличается от тона высказываний в беседе с Симоновым, на то время уже прозревшим и понявшим, что вождь был не велик и страшен, а просто страшен. Эта двойственность не есть желание подделаться под собеседника. Это двойственность мышления. Не только Жукова - всех нас. С одной стороны, все понимаем. С другой - продолжаем верить во вздор, в который, казалось бы, давно уже не верим. "Все двойственно, даже добродетель." Кто это сказал? Кажется, Флобер. (Если не помню авторства чьего-либо мудрого высказывания, то склонен приписывать его Флоберу…) Жуков до конца дней своих, отзываясь о Сталине то так, то этак, продолжал все же гордиться своей близостью к тирану и, выражаясь примитивно, страдать от неразделенной любви.

Однако, возвратимся к 29 июля. Если он и впрямь так ответил, то не в последнюю очередь потому, что знал: кадровый лес за ним сожжен до тла и вождю не остается иного, как лаяться с ним, выгонять - и звать обратно. Замены нет. Это - частичное объяснение жуковской смелости. Замены не было, но Сталин оставался Сталиным. Зверем страшным. Жуков это знал. Что и имелось в виду, когда в начале книги было сказано, что в первый период войны Жуков проявил мужество, граничившее с безрассудством.

В тяжких трудах по стабилизации фронта и торможению вермахта ценой потерь (а в тех условиях, как уже сказано, не существовало иного решения, как тормозить вермахт, о неготовности которого к зиме было известно) он предложил маневр - территорию в обмен на задержку вермахта хоть здесь, на днепровском рубеже. И доложил это самой неподходящей аудитории, так как считал, что - время назрело! промедление смерти подобно! И не позволил тирану в очередной раз нахамить себе.

Да, он уже знал себе цену. В кровавой военной игре, длившейся более месяца, он сориентировался и понял, что стоит на уровне предстоящих задач. Профессионал взыграл в нем и не позволил смолчать перед вождем, хоть он и понимал, чем это чревато.

"Опять наступила тягостная пауза.

– Вы не горячитесь, - заметил И.В.Сталин. - А впрочем… Если вы так ставите вопрос, мы сможем без вас обойтись.

(Словно это не было решено заранее и словно он давным-давно уже не обходился без необходимых - с вполне очевидными ныне результатами…)

Я человек военный и готов выполнить любое решение Ставки, но имею твердую точку зрения на обстановку и способы ведения войны, убежден в ее правильности и доложил так, как думаю сам и Генеральный штаб".

Это был единственный рассчитанный ход: "Можешь стереть меня в порошок, но Генеральный штаб думает так же, хоть не посмеет и пикнуть, если ты, вождь, меня расстреляешь. Обстановка на фронтах от этого не улучшится, так и знай!"

Если Жуков и не излагает эпизода с той точностью, с какой доступны истории лишь отдельные фразы, итог дает основания довериться общему тону беседы. Сталин отверг решение, но не Жукова. Конечно, власть будет проявлена, а строптивец наказан, но не расстрелом, а так, слегка. Он должен оставаться под рукой. Другого нет.

"Сталин не перебивал меня, но слушал уже без гнева и заметил в более спокойном тоне:

– Идите работайте, мы вас вызовем.

Собрав карты, я вышел из кабинета с тяжелым чувством. Примерно через полчаса меня пригласили к Верховному.

– Вот что, - сказал И.В.Сталин, - мы посоветовались и решили освободить вас…"

Кто - мы? Он и Мехлис? Что за "идите работайте" с вызовом через полчаса? Куда идти работать? Генштаб не в Кремле.

"… от обязанностей начальника Генерального штаба. На это место назначим Шапошникова. Правда, у него со здоровьем не все в порядке, но ничего, мы ему поможем…"

Мы, господь Бог, тяжело больному Шапошникову…