Читающий по телам

Цы подошел к телам родителей и склонился в глубоком поклоне. Трупы до сих пор не обмыли, и облик их становился все более отвратительным. Цы самому пришлось обтереть их водой и соломой, умастить капельками благовоний, что нашлись здесь же, и переодеть в чужое, взаймы взятое платье. У Цы не было ни свечей, ни ладана; хотелось верить, что родители не очень рассердятся на него за это. Печально он смотрел на тела, понимая, что жизнь его никогда не станет прежней. Он молился о душах почивших и клялся им, что уж с Третьей-то, пока сам он жив, не случится ничего дурного. Только теперь Цы толком начал осознавать, как он одинок. Он сидел рядом с родителями, сколько позволяло убегающее время, но пора было приступать к переговорам об облегчении участи старшего брата. Он поднялся, еще раз поблагодарил родителей за все, что они сделали для него, и вышел из-под навеса полуслепой от слез.

Прислужник провел юношу в частные покои Премудрого, тот принял его сидя в банной лохани; один из помощников поливал судью водой. Цы прежде никогда не доводилось видеть мужчину с таким количеством складок на животе. Премудрый тотчас приказал слугам удалиться.

— Пунктуальный молодой человек, люблю иметь дело с такими. — И Премудрый подхватил с блюда рисовый пирожок. Другой такой же он предложил Цы, но юноша отказался.

— Я бы хотел поговорить о моем брате. Ваша премудрость обещала отменить смертную казнь, если мне удастся внести выкуп…

— Я обещал попробовать. Скажи-ка: ты принес деньги?

— Ваше почтенство, я обещаю: деньги будут.

— Перестань дурить! Деньги у тебя с собой?

Судья вылез из лохани, бесстыдно заголившись. Цы, впрочем, не смутился.

— Триста тысяч. Вот. — И юноша выложил бумажные деньги прямо на пирожки, сам понимая, что ведет себя вызывающе. Однако Премудрого это не покоробило. Он схватил деньги и с жадностью пересчитал. Глаза его казались блестящими стеклянными шариками, готовыми выскочить из орбит.

— Мы договаривались о четырехстах. — Судья вскинул бровь, но деньги из рук не выпустил.

— Так, значит, вы его освободите?

— Освободить его? Не смеши. Мы говорили только о переводе в Сычуань.

Цы нахмурился. Затем произвел быстрый подсчет. Его не в первый раз пытались надуть, подловить. Уступать он не собирался, однако на сей раз ставки были слишком высоки. Пусть даже и так, но вежливость — прежде всего.

— Быть может, я просто не так вас понял — ведь я слышал, что деньги платятся как раз как выкуп.

— Как выкуп? — Судья сделал удивленное лицо. — Ох, молодой человек, за такие дела расплачиваются совсем иными суммами. Перемена приговора стоила бы двенадцать тысяч лянов серебра, а не ту мелочь, что ты мне предлагаешь.

Цы понял, что добром здесь ничего не добьешься. Но к разговору он готовился всерьез. Он вытащил из котомки бумагу со своими записями и развернул перед Премудрым:

— Двенадцать тысяч лянов — это только если преступник является чиновником третьего ранга и выше. Пять и четыре тысячи — за преступников четвертого, пятого и шестого ранга, — голос юноши звучал все увереннее, — две с половиной тысячи за преступников седьмого ранга и ниже, равно как за тех, кто имеет высшие ученые степени; и две тысячи — за тех, кто имеет низшие. — Цы положил свои записи прямо на сласти. — И тысяча двести лянов за простолюдина, каковым является мой брат!

— Ох! — Премудрый сморщил недовольную гримаску. — Можно подумать, ты разбираешься в законах…

— Да, можно, — ответил Цы и сам изумился собственной смелости.

— И все-таки в счете ты даешь слабину. Тысяча двести лянов равняются восьмистам пятидесяти тысячам монет.

— Да. Это я подсчитал. — Цы решил не сдаваться. — И как раз поэтому понял, что вы на самом-то деле вовсе и не собирались изменять меру наказания. Вы просто назвали сумму, какую я, по вашему предположению, мог бы принести. А теперь… Уж и не знаю, как посмотрит на такой торг ваше начальство в области Цзяньнин.

— Ах вот оно что… Ты у нас оказался ученый господин. — Тон судьи сделался жестче. — Ну, раз уж ты столь учен, ответь-ка: причастны ли ты либо твоя сестра к преступлению старшего брата?

Цы тотчас же вспомнил слова Премудрого: тот намекал, что может обвинить его семью в сообщничестве и колдовстве.

«Во всяком случае, я учен достаточно, чтобы видеть тебя, подлеца, насквозь».

Он моментально изменил тактику:

— Простите, почтенный судья, переживания лишают меня рассудка. Я провел ужасную ночь и не ведаю, что говорю. — Он поклонился. — Но все-таки позвольте мне, ничтожному, почтительнейше указать на то, что сумма, которую я вам только что передал, превышает означенную в Уложении.

Премудрый муж наконец прикрылся черной шелковой шалью. Пытливо глядя на Цы, он принялся протирать жировые складки на брюхе.

— Дай-ка я тебе кое-что объясню. Преступление твоего братца не имеет и не заслуживает прощения. Вообще-то, мне уже следовало казнить его. И семья покойного об этом настойчиво просит… Но если я отправлю его в Сычуань, то, в сущности, это и будет смертная казнь. И второе: власть для осуществления пересмотра подобного дела не судье дарована, она принадлежит лишь императору.