Чочара

— Нет, дорогой синьор, вы не должны говорить так. Это касается вас лично. Если бы вы и вам подобные действительно захотели, чтобы положение изменилось, то оно изменилось бы. Вы знаете, почему Италия проиграла войну и почему мы, немцы, должны жертвовать своими драгоценными солдатами, посылая их на итальянский фронт? Это случилось именно из-за разницы между солдатами и офицерами, между народом и вами, синьорами из господствующего класса. Итальянские солдаты не хотят воевать, потому что считают, что это ваша, а не их война, и, отказываясь воевать, они показывают свою враждебность к вам. Что вы скажете на это, уважаемый адвокат?

Теперь уже лейтенант так раздразнил адвоката, что тот забыл о всякой осторожности и сказал:

— Это правда: народ не хотел войны. Но я тоже не хотел ее. Нас принудило к этой войне фашистское правительство А фашистское правительство я никогда не считал своим правительством, в этом вы можете быть уверены.

На что тот, подымая голос:

— Нет, дорогой синьор, это было бы слишком удобно: это правительство — ваше правительство.

— Мое правительство? Вы изволите шутить, лейтенант?

Тут мать вмешалась в их спор:

— Франческо, ради бога… прошу тебя. Лейтенант продолжал настаивать:

— Да, это ваше правительство; хотите я вам докажу это?

— Как вы можете это доказать?

— Я все знаю о вас, дорогой синьор, знаю, например, что вы антифашист, либерал. Но в этой долине вы водитесь не с крестьянами или рабочими, здесь вы водитесь с секретарем фашистской организации… что вы скажете на это?

Адвокат опять пожал плечами.

— Прежде всего я не антифашист и не либерал, я не занимаюсь политикой и не вмешиваюсь в чужие дела. И при чем здесь секретарь фашистской организации? Я учился с ним вместе еще в школе, мы даже дальние родственники: моя сестра вышла замуж за его двоюродного брата… вы, немцы, таких вещей не понимаете… и вы недостаточно знаете Италию.

— Нет, дорогой синьор, это доказательство, и хорошее доказательство… Вы все — фашисты и антифашисты — связаны друг с другом, потому что вы все принадлежите к одному классу, и это правительство — ваше правительство, фашистов и антифашистов, всех вместе, потому что это правительство вашего класса… Именно так, дорогой синьор, это факты, и они говорят за себя, все же остальное — болтовня.

Лоб адвоката покрылся крупными каплями пота, хотя в домике было холодно; мать, не зная, что делать, поднялась с места и ушла в кухню, сказав дрожащим голосом:

— Пойду приготовлю кофе покрепче. Лейтенант тем временем продолжал:

— Я не похож на большинство моих земляков, которые ведут себя очень глупо по отношению к вам, итальянцам… они любят Италию, потому что здесь много красивых памятников и самые красивые в мире пейзажи… или находят какого-нибудь итальянца, умеющего говорить по-немецки, и чувствуют себя растроганными, слыша родной язык… или когда их угощают хорошим обедом, таким, каким вы сегодня угощаете меня, и они становятся с хозяином друзьями-собутыльниками. Я не похож на этих глупых и наивных людей. Я вижу вещи, как они есть, и говорю их прямо в лицо, дорогой синьор.

Тогда внезапно, сама не знаю почему, может из жалости к этому несчастному адвокату, я сказала, почти не думая о том, что говорю:

— Вы знаете, почему адвокат пригласил вас на этот обед?

— Почему?

— Потому что все боятся вас, немцев, и адвокат хотел приручить вас, как это делают с дикими животными, которых приручают, давая им что-нибудь вкусное.

Может показаться удивительным, но на один момент лицо лейтенанта стало грустным: никому, даже немцу, не доставляет удовольствия, когда ему говорят, что люди любезны с ним только потому, что боятся его. Адвокат пришел в ужас и постарался спасти положение.

— Не слушайте эту женщину, лейтенант… это простая женщина, и ей непонятны некоторые вещи.

Но лейтенант сделал ему знак, чтобы он замолчал, и спросил у меня:

— А почему все боятся нас, немцев? Разве мы не такие люди, как все другие?

Начав говорить, я уже не могла остановиться и хотела сказать ему: «Нет, человек, настоящий человек, то есть человек, а не животное, не находит удовольствия в том, что, говоря вашими же словами, очищает огнеметом пещеру, где находятся живые солдаты».

Не знаю уж, что сделал бы лейтенант, если бы услышал это, но, к счастью, я не успела ничего сказать, потому что из долины вдруг донеслись сухие и частые выстрелы зениток вперемежку с взрывами бомб. Одновременно послышалось жужжание, сначала далеко, потом все ближе и яснее, так что весь воздух наполнился им. Лейтенант сейчас же вскочил на ноги, воскликнув:

— Самолеты… я должен бежать на батарею, — и, опрокидывая попадавшиеся ему на пути стулья, выбежал из хижины.

Первым после бегства лейтенанта пришел в себя адвокат:

— Скорей, скорей, идите за мной… бежим в бомбоубежище! — воскликнул он, вскочил со стула и выбежал из хижины.

В углу поляны виднелся вход в подземелье, над которым была возведена башенка из бревен и мешков с песком. Адвокат устремился к этой щели и сбежал вниз по ступенькам, приговаривая:

— Скорей, скорей, сейчас они будут над нами.