Чок-чок. Философско-эротический роман

Впрочем, что бы она не делала, – смеялась ли, говорила ли, просто молчала – все возбуждало Сережу, и он досадовал на себя, старался не смотреть на Киру, но глаза его сами собой к ней возвращались. Кашонок взял Киру за руку, отчего у Сережи завистливо застучало в висках, и Кира с Кашонком пошли к дощатому бараку лодочной станции.

– Крепка лакшевка, – сказал Афонька, глядя на обутые в сандалии без каблуков ноги Киры Харохориной, легко, волнующе ступающие рядом с косолапой, крепкой поступью босых ног Кашонка, – хороша! Муж у ней летун, полковник, Герой Союза. Привез на отдых к тетке, у ней тетка здесь, привез, а сам уехал. Муж ее любит, балует, а она курва… Она деньгам счета не знает. Послала меня за пивом, дала кучу денег, принес пиво и сдачу, удивилась, что столько пива и еще сдача есть. Косте Кашонку куртку кожаную летную подарила, совсем новую, и часы летные. Вообще она добрая…

– Афонька, поди сюда, – позвал Кашонок, выйдя из барака.

Афонька подбежал к Кашонку, что-то с ним обсудил и, вернувшись, спросил Сережу:

– Поедешь со мной на тот берег? Киру Харохорину повезем. Кира хочет лилий нарвать, а Косте некогда.

Сереже страсть как хотелось поехать, но что-то пугало.

– Ведь буря, – сказал он, чтоб как-то оправдаться и скрыть свое желание и испуг.

– Буря утихает.

И верно, утихли на берегу деревья, кусты, а волнующий шум ветра перешел в однообразно успокаивающий шелест дождя по листьям и гулкий барабанный бой по парусиновому тенту. Но вода по-прежнему мятежно волновалась, покрытая до самого дальнего, едва виднеющегося берега белыми барашками, белыми, пенистыми раскатами волн.

– Хорошо,- сказал Кашонок, – бузу перетрет. А то водоем уже позеленел от застойной жары, вода уже до дна зацвела.

– Я спасательную шлюпку возьму, – сказал Афонька, – на пляже все равно никого нет. Где Кира?

– Она в бараке переодевается, – ответил Кашонок и пошел к бараку.

– Поехали, Серега! – сказал Афонька, приблизившись, дохнув в лицо луком и пивом, блеснув весело глазами, и вдруг тихо добавил. – Поехали… Мы там Киру Харохорину в два хрена отхарохорим.

У Сережи от этих слов Афоньки, от его блеснувших глаз сильно забилось сердце, но стало и страшно. Он сказал, досадуя на себя, но все-таки сказал:

– Не поеду! – а ехать страсть как хотелось.

– Ну смотри, твое дело хозяйское, – ответил Афонька, начав возиться со шлюпкой, отвязывая ее, гремя цепью.

В это время Кира в желтых маленьких плавочках, тесно сидевших на крепких, хорошо развитых бедрах, и в желтом бюстгалтере, тесно обтягивающем крепкую грудь, подняв над головой кожаную белую сумку, показывая при этом волосатые подмышки, смеясь и взвизгивая от хлеставшего ее дождя, шлепая по лужам босыми ногами с аккуратными пальчиками, покрытыми красным лаком, гремя браслетами на голой руке, поблескивая синим камушком на груди, побежала к тенту, под которым стояли Сережа и Афонька.

– Будьте знакомы, – сказал Афонька, опять весело с намеком блеснув глазами в сторону Сережи, – это Кира Харохорина. А это Сережа Суковатых.

Кира подала Сереже свою крепкую, мокрую ладошку, взглянув кошачьим, зеленоватым глазом, и словно обдала исходившим от нее запахом дождя и духов. Синий камушек на ее груди таинственно поблескивал, точно намекал на что-то.

– Мы где-то уже встречались, – сказала Кира, – а где, не припомню, – и захохотала, захохотала, блестя камушком и гремя браслетами.

Сережа стоял перед ней растрепанный, не зная, что сказать, как себя вести, и жалея, что не переборол себя, не ушел.

– Ладно, Кира, ты мальчика не смущай, – тоже весело, в живом легком ритме сказал Афонька и что-то начал шептать Кире на ухо, отчего она залилась, залилась смехом.

«Надо было уйти, надо было уйти, – с досадой повторял Сережа, все сильней чувствуя свою вспухшую, затвердевшую промежность, – надо бежать», – думал, но продолжал стоять, как завороженный, и смотреть на Киру.

Пока он так стоял в напряжении, мучаясь с нею рядом, Афонька подогнал к дощатому помосту большую, белую с синей полосой шлюпку. На борту шлюпки была синяя надпись – «Спасательная», а на корме мокро провисал флажок, белый с синей буквой «Т».

– Дождь теплый, – сказал Афонька, сидя на веслах в одних красных плавках, – прыгайте по одному.

Кира ловко прыгнула, держа сумку, в которой была сложена одежда. Взвизгнув от зашлепавших по телу дождевых струй, она поставила сумку под кормовое сидение и уселась на корме.

– Раздевайся, Сережа, – сказал Афонька.

– У меня плавок нет, я в трусах, – ответил Сережа, пытаясь воспользоваться обстоятельством, уговорить себя не ехать.

– Сойдет и в трусах.

– А в одежде можно?

– Ну смотри… Промокнешь.

– Может в следующий раз?

– Раз на раз не приходится, верно, Кира? – ответил Афонька и опять засмеялся с намеком. – Едешь или нет?