Чрево Москвы

Жевель, живел (жавелевая кислота); даже жжвл без всяких гласных букв — по ветхому завету.

Квосы, квасцы. У каждого особая метода. А в самом конце, как подпись, стоит: Нашатир.

— А это какая орфография?

— Извините, это моя фамилия, — объясняет продавец: — Аарон Нашатир.

Бывают же такие совпадения. Ведь это не хуже, чем три знаменитые вывески бобруйских ювелиров, висевшие рядом на улице: Топаз, Диамант и Сапфир.

Хрипят граммофоны таким сифилитическим голосом, как девка на бульваре. Колотит колодкой сапожник, прилаживая свежую заплату прямо на ноге. Цирюльник на воздухе бреет клиента, совсем как в Тифлисе и размазывает черным пальцем мыло по крутому подбородку. У клиента на затылке татарская ермолка, по новой русской моде, и бритые губы, как у янки.

Зачем, кстати, бреются? Славянская мочалка мешает, как следует ворочать челюстями? Или как?..

* * *

Ночью на бульварное кольцо выходит погулять эта азиатская московская Америка. Тысячи и тысячи, больше, чем было и в прежнее время.

Без надзора полиции, сама по себе, на свободе гуляет трудовая Москва. Перестала Россия ходить под надзором полиции. Перемешаны все бывшие классы, перепутаны сословия. Было да сплыло. В новую эмульсию стерты живые элементы России, высшие и низшие, мужчины и женщины.

Как много молодых. Москва помолодела. Россия помолодела. Сколько молодых перебили, а вот народилось опять не менее того. Необузданно смелые лица, зоркие глаза, квадратные, решительные челюсти.

А человеческий поток течет безостановочно. По бесконечному кругу проходит вперед сквозь тень и сумрак.

1922