Чрезвычайные обстоятельства

По одну сторону вертолета курилась бездна, рождающая недобрые мысли – влипли они, вряд ли удастся отсюда выбраться, а так хотелось выбраться, вернуться домой, в Россию, хотя бы глазком одним увидеть дом, родных людей, – по другую сторону также курилась бездна… Иногда они ныряли в темную коричневую муть, пыль накрывала их целиком, вместе с винтом, который скрипел, трещал, будто старая мясорубка, но держался, – пока держался, – а раз держится техника, то и люди будут держаться.

Пыльный воздух был плотным, без ям, вертолет не проваливался в бездонь, хрипел, будто перегруженная лошадь и, впрягшись вместе с людьми в одно тягло, упрямо тащился по пространству на север, к своим. Главное, чтобы под брюхом оказался какой-нибудь палаточный городок с «бетеэрами» и «беэмпешками», эти машины – верный признак того, что в городке находятся наши.

– Леня! – прокричал Петраков что было силы, но голоса своего не услышал, голос увяз в лязганье вертолетного двигателя, а может, его просто не было, Петракову сделалось неприятно, в подглазии, справа, у него задергалась какая-то суматошная «нервенная» жилка, перекосила лицо…

Но вот какая вещь – Петраков своего голоса не услышал, а Костин услышал, точнее, засек его – донеслось из кабины какое-то странное, едва приметное клекотанье, кольнуло ухо и исчезло, Костин понял – командир зовет. Встревоженно глянув в пустоту выбитого блистера, он метнулся в кабину.

– Командир, звал?

Петраков удерживал рукоять шаг-газа в ровном положении, навалившись на него всем телом, зажав грудной клеткой, весом своим, рукой лишь помогал себе, туловище шаг-газа дергалось под ним, норовило выскользнуть, но Петраков не давал и одновременно он задирал голову, стараясь заглянуть в переднее стекло – как там горы, скоро ли кончатся?

В нижнем стекле курился коричневый дым, перемещался с места на место, тревожил душу – весь Афганистан был затянут коричневым дымом, ничего живого в нем не было, все мертвое, Петракову хотелось зажмурить глаза: слишком уж тошно делалось ему от этой коричневы.

– Командир, звал? – переспросил Костин, он не знал, как подступиться к скрюченному Петракову, тронешь его за плечо – шаг-газ вырвется из-под живота и «вертушка» нырнет вниз. Тогда – все. – Звал?

– Звал, – наконец отозвался Петраков, голос у него был чужой, какой-то дырявый, донельзя измочаленный. – Звал. Сделай мне укол в раненую руку.

Перешибленная рука висела плетью, пальцы опухли, превратились в негнущиеся толстые сосиски, резиновая нахлобучка, обпившейся пиявкой сидевшая на руке, вздулась безобразно, косо – того гляди отклеится. Костин вытащил из кармана пластмассовый конвертик с заряженными шприцами, выдернул один, примерился к плечу Петракова.

– Коли! – приказал тот, всосал в себя сквозь зубы воздух.

Боль терпеть нельзя, ее обязательно надо убирать – неправы те, кто считает, что боль не надо давить лекарствами, ее нужно перетерпеть и тогда все будет в порядке, неверно это: боль ослабляет сердце, нервные каналы превращает в гниль, сушит мышцы, от нее даже зубы выпадают – и свои собственные, естественные зубы, и вставные, металлические. Костин примерился, всадил иглу Петракову в плечо. Петраков вздрогнул, вновь всосал в себя воздух и, вдавившись подбородком в рубчатую облатку шаг-газа, прокричал совершенно неожиданно:

– Хорошо!

Они вышли к своим – в уютной зеленой долинке, живым радостным блюдцем вдавившейся в пятак между тремя хребтами сразу, увидели два десятка выгоревших до бумажной белизны палаток, песчаную плошку, огороженную врытыми в землю автомобильными покрышками, красный флаг, воткнутый в большой железный обод, снятый с грузовика и Петраков обрадовано протиснул сквозь сжатые зубы – дыхание было горячим, ему показалось, что он обварился:

– На-аши!

В долинке стояла десантная рота, перекрывала крупную караванную тропу, по которой из Пакистана переправляли оружие. Петраков повел «вертушку» вниз, целя носом, в который был врезан пулеметный ствол, в деревянный флагшток, украшенный выцветшим красным полотнецом, потом отвернул немного вправо и плюхнулся на зеленую площадку в десяти метрах от палатки. Подумал только, что рукоять шаг-газа, которую он удерживал своим телом, переломает ему все кости, но рукоять не выпустил и от удара о землю едва не насадился на нее, выплюнул изо рта кровяной сгусток, устало повалился на спину, на грязный, испачканный гарью и потом пол вертолета, прошептал неверяще:

– На-аши!

Леня Костин сел на пол рядом с ним, помотал головой, словно хотел вытряхнуть из ушей тяжелый сверлящий звон:

– Дошли-таки!

Петраков не услышал его, приподнял голову и стукнулся затылком о ребристый железный пол, повторил заведенно:

– На-аши! – потом приподнялся вновь, поискал взглядом глаза своего напарника, подмигнул ему.

Капитан Костин в этом походе был его спиной, его тылом, если бы не Леня, Петраков не смог бы вывести остатки группы – его и себя – к своим, не смог бы доставить документы.