Что? 20 самых важных вопросов в истории человечества

Но разве не были евреи всегда великими любителями вопросов? Не является ли Талмуд, особенно его часть Гемара, написанная около 500 года, примером того? Зачем постоянно задавать вопросы? Потому ли, что Талмуд – это попытка собрать все раввинские учения, стиль которых предполагает задавание вопросов? Или раввины учат таким образом, потому что так написан Талмуд?

Когда я спросил раввина, почему Талмуд объясняет отцам, как им учить сыновей плавать, почему он ответил мне вопросом: «Ответом в духе Талмуда будет: а почему нет?»

Почему Талмуд дает ответы в форме вопросов? К примеру, почему Талмуд говорит: «Кто мудр? Тот, кто учится у всех»? Не проще ли было бы сказать, «Мудр тот, кто учится у всех»? Сколько подобных вопросов и ответов в Талмуде, включая: «Кто богат? Тот, кто рад своей доле», «Кто герой? Тот, кто победил свои желания»?

Совпадение ли, что Хаггада, руководство к пасхальному седеру[4], задуманное в тот же период, что и Талмуд, объясняет смысл праздника детям через задание четырех ритуальных вопросов?[5] И почему мы всегда ссылаемся на «четыре вопроса», в то время как на самом деле их пять?

Не потому ли Талмуд задает так много вопросов, что одним из тех, кто стоял у его истоков, был Гилель[6]

, великий раввин первого века, который сам по себе был большим любителем вопросов? И нет ли весомого повода помнить некоторые его вопросы до сих пор? «Если я не за себя, кто будет за меня? А если я только за себя, кто я? И если не сейчас, то когда?» Это лучшие его вопросы? Или они просто наиболее знамениты?

Почему Талмуд использует другое слово для вопроса, чем «sh'eeilah», древнеивритское обозначение вопроса, используемое в Торе и происходящее от испрашивания подарка? Почему Талмуд использует слово «kushiya», от ивритского «kusheh», означающего «тяжелый»? Это тяжело, как тяжела скала – нечто по своей природе твердое и нерушимое, от чего можно только откалывать по кусочку? Или Талмуд намекает на то, что ответ нужно заработать? Или Талмуд говорит о том, чему когда-то учили молодых газетных репортеров – что вопросы должны быть сложными? Но захотят ли газеты следовать Талмуду до конца и говорить, что ни на один хороший вопрос нельзя ответить полностью?

Не благодаря ли столетиям талмудического мышления в идише голос говорящего повышается к концу предложения, заставляя нейтральные утверждения звучать вопросами? А также не поэтому ли в идише так много однословных вопросов? «Ну?» в значении «ну?» или «азой?» в значении «и?»?

«Не стоит ли взглянуть на это пристальнее?»

Вопрос седьмой

Ну?

О чем говорит тот факт, что так много по-настоящему великих любителей вопросов происходит из древних цивилизаций? Теряем ли мы способность задавать хорошие вопросы? Или мы потеряли понимание того, что знание начинается с вопроса? Удивительно ли, что китайцы, претендующие на то, что первыми изобрели практически все на свете, задавали хорошие вопросы? Может, это они изобрели вопрос? Кто скажет? Кстати, а почему бы им на это не претендовать?

Появилось ли мастерство задавания вопросов раньше, чем «Аналекты» Конфуция, написанные за тридцать с лишним лет между шестым и пятым веком до н. э.? Имеет ли значение, что и сам Конфуций старше «Аналектов», так как те были записаны позже его последователями? Возможно ли, что Конфуций задавал куда более удачные вопросы, чем те запомнили? И кто на самом деле: Конфуций или его последователи – создали стиль китайской мысли, основанный на формулировании великих вопросов? Использовался ли этот стиль в дискуссиях мудрецов, поддерживаемых правительством, потому что на одной из сторон таких дебатов всегда были последователи Конфуция? Когда император-подросток Чжао-Ди династии Хань, организовавший дискуссию шестидесяти мудрецов в 81 году н. э., спросил конфуцианцев, каким образом государство должно повышать доходы, почему конфуцианец ответил: «А почему ваше величество использует слово «доходы»?»? Когда он спросил, как государство должно финансировать войска, почему конфуцианец ответил: «А для чего нам войска?»? Не использование ли вопросов превратило эту дискуссию, якобы об осмысленности государственных монополий на соль и железо, в столь всеобъемлющее обсуждение правильного государственного управления, что его изучают до сих пор? Не метод ли ответов с помощью все новых вопросов позволил этой дискуссии продолжаться? И вообще говоря, не прекращают ли дискуссию ответы с помощью ответов?

Насколько влиятельной в китайской мысли была эта привычка излагать идеи вопросами? Не начал ли Го Си тысячелетие спустя свое знаменитое эссе о пейзажах «Великий смысл лесов и потоков» вопросом: «Отчего благородный муж любит горы и воды?»[7] Не является ли все остальное эссе ответом на него?